Между тем я, как мог, старался улучшить их быт. Благодаря группам туземцев, которых присылали дружественные племена, мы соорудили более удобные хижины, устроили больничные пункты, проложили дороги, возвели достаточно защищенные форты. Однако в момент, когда должна была произойти решающая битва, от которой зависело наше будущее на этом острове, речь шла не просто о том, чтобы выжить, — следовало собрать все силы, чтобы победить грозного противника. Единственным, что могло снова поднять дух моих людей, стало бы ощущение полной поддержки со стороны аборигенов, которые населяли нашу, восточную, часть острова. Если бы пришлось опасаться еще и их, ожидая каждую минуту отступничества, а то и предательства, то бесполезно было даже вступать в бой: мы бы его заранее проиграли.
Это были до крайности тяжелые дни. Стоял декабрь, шли сильные дожди. В Луисбурге, у края моря, все превратилось в сплошную воду: морская смешивалась с разлившейся половодьем речной и с потоками, хлещущими с неба. Поднимаясь к Долине Здоровья, люди испытывали ощущение, что уходят в облака. Пастбища были окутаны маревом, вдоль склонов сползали холодные туманы.
У Афанасии подходил срок рожать. Две туземные женщины постоянно дежурили рядом с ней, принося еду и помогая в бытовых делах. Влажность, от которой набухали растения, оказала свое воздействие и на тело Афанасии: в последние недели ее живот увеличился до такой степени, что она не могла долго стоять, ее ноги отекли и распухли.
Вокруг все пока было спокойно, но мои шпионы доносили, что секлавы, поддерживаемые арабами, ждали только окончания сезона дождей, чтобы приступить к боевым действиям. Они отправляли посланцев во все племена, предлагая присоединиться, когда они перейдут в наступление. Я чувствовал, что наши друзья-туземцы в нерешительности, они колебались, начинался разброд. Роптать стали и мои люди. Нельзя было исключить возможность мятежа. Я узнал, что некоторые солдаты получили предложения от туземцев: те обещали им спасение жизни и отправку на Французский остров на торговом корабле при условии, что они откажутся сражаться за меня.
Я все еще не решался переговорить с Афанасией. Она взяла инициативу на себя.
До одной из женщин племени самбаривов дошли слухи о пророчествах обо мне. Она открылась Афанасии, а та однажды вечером, когда я сидел у ее изголовья, взяла меня за руку и сказала:
— Друг мой, мы оба ненавидим суеверия, и я знаю, как велико ваше желание вести нас, ориентируясь лишь на свет разума. Однако случается так, что приходится отложить принципы в сторону до лучших времен, ибо сейчас не время следовать им.
На ее лбу блестели капли пота. Она была очень бледна. Я боялся, что лихорадка отнимет у нее силы, необходимые, чтобы произвести на свет наше дитя. У меня на глаза навернулись слезы: я чувствовал себя виноватым, что обрек ее на подобное существование. С крыши из пальмовых листьев с мрачным шумом стекала вода. Наступила ночь, и комната освещалась только тусклым огоньком масляной лампы.
Несмотря на утяжелившую ее тело водянку, лицо Афанасии исхудало, впавшие щеки обтянули скулы и рот. Губы высохли от лихорадки. Она говорила с трудом, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова, которые она произносила.
— Я знаю, что они принимают вас за короля, — сказала она со слабой улыбкой. — И они совершенно правы. Если бы спросили моего мнения, я бы сказала… что вы этого достойны.
Я сжал ее руку и поднес ее заледеневшие пальцы к своим губам.
— Скажите им, что это правда, — продолжала она, приподнимаясь. — Я знаю, что не следовало бы. Но у нас нет выбора.
Она положила руку на живот и посмотрела в пустоту, как будто существо, которое должно было из него выйти, было уже здесь, перед ней.
— Нужно думать о нашем ребенке. И потом…
Она помолчала, будто прислушиваясь к внутреннему голосу.
— И потом, кто знает, возможно, это самозванство пойдет во благо.
И хотя сейчас с присущей ей скромностью она это отрицает, я полагаю, что она видела намного дальше меня — начиная с того мрачного вечера и все, что случилось потом и что привело нас сюда.
На этом наш разговор оборвался. В тот же вечер у нее начались роды.
В то время когда она, отгородившись от всего мира, целиком отдалась рождению ребенка, я объявил сбор вождей острова, которые находились по соседству, и приказал вызвать остальных. Наутро я открыл кабарру и попросил вождя самбаривов объявить о моем истинном происхождении. Тот встал и официально признал меня потомком Рамини. Я подтвердил его слова и объяснил, что до сих пор не хотел заявлять о себе, чтобы по справедливости судить о поведении каждого племени. Но сегодня, перед лицом войны с секлавами, я прошу их поддержки уже как ампанскабе. Предвидя опасения некоторых вождей, я объявил о прощении тех, чьи племена когда-то участвовали в убийстве Рамини.
Повисло долгое молчание, потом все встали и торжественно обещали мне поддержку. Они будут биться вместе со мной в предстоящем сражении и клянутся, что отвергнут любой союз с секлавами.
В полдень меня провозгласили королем Мадагаскара. Чуть меньше часа спустя меня позвали к постели Афанасии. Разрешившись от бремени, она прижимала к себе нашего сына Шарля.
IV
Незадолго до начала боевых действий я узнал из письма, которое доставил зашедший в нашу бухту корабль, о смерти короля и восшествии на престол Людовика XVI. Похоже, в министерстве тоже начались перемены.
Эта дополнительная неопределенность не добавила мне спокойствия. Вот уже много месяцев я не получал распоряжений из Версаля и знал, что отныне главной заботой правителей Французского острова станет наша погибель.
До сих пор нам удавалось превозмогать последствия того, что нас бросили на произвол судьбы. Конфликты с туземцами решались в основном политическими методами и привели лишь к нескольким стычкам. С секлавами все обстояло иначе: готовилась настоящая война. Я нес ответственность за воинские отряды, которые доверил мне министр. Их численность не доходила до трехсот человек из-за потерь от болезней и нескольких вооруженных столкновений. Чудо, что их доверие не поколебалось, ведь эти люди прекрасно видели, что обещанная помощь не приходит, а министерство не отвечает на мои прошения.
Сплоченная поддержка со стороны многих туземных вождей успокоила их, и я разделил свою армию на три крыла, смешав европейцев и мальгашей. Я даже научил обслуживать артиллерию мозамбикских рабов, которые творили чудеса. К этой армии, которой командовал я сам и мои заместители-французы, добавились туземные войска, прибывшие на подмогу во главе со своими вождями. Всего мы смогли выставить пятнадцать тысяч человек.
Секлавы населяли очень богатые земли со здоровым климатом. Она мягким уклоном спускалась к западному побережью, где обосновались арабы, пришедшие с Коморских и иных островов. Секлавы могли бы располагать гораздо большей армией, если бы жестокость их короля по имени Симанур не отвратила от него многих вождей.
