А главное, мои связи с самбаривами стали более тесными благодаря взаимопониманию, которого удалось достичь между мною и их правителем по имени Раффангур.
По мере того как наши разведывательные походы распространялись на всю территорию острова, дела у туземцев шли все труднее. Мы одновременно вели войну и устраивали кабарры, защищались и заключали мирные договоры. Но мало-помалу изначально смутная ситуация начала проясняться. Наш опорный пункт на юго-западе теперь представлял собой надежный оплот благодаря крепкому союзу с самбаривами. Разгром, а затем и разделение сафиробеев избавили нас от самой непосредственной угрозы. На западе, ближе к Фулпуанту, союз с королем Хиави требовал от нас больших усилий, поскольку у него были напряженные отношения с соседями. Нам пришлось несколько раз удерживать его, чтобы он не воспользовался нашей поддержкой для истребления граничащих с ним племен. На северной оконечности острова мы наладили прочные связи с вождем Ламбуином, который без колебаний выделял нам рабочую силу для строительства и военные отряды для сражений на нашей стороне.
Итак, главная опасность сосредоточилась в самом сердце нагорья и западнее, вплоть до побережья, находившегося под влиянием арабских торговцев. Как я уже говорил, эти районы находились под властью могущественного племени секлавов. Неизбежно рано или поздно должна была вспыхнуть большая война, в которой нам предстояло с ними столкнуться. А пока что все наши усилия были направлены на те народности, которые отныне являлись нашими союзниками: привязав их к себе, мы обретали уверенность, что, когда пробьет час, они не пойдут против нас.
Вот так я сменил, сам того не заметив, политику разделения и разрушения на более позитивный подход, ставящий во главу угла объединение.
Однажды Афанасия обратила на это мое внимание. Глядя издалека, она следила за военными действиями. Я знал, что она мучилась, понимая, что мы принесли на эту землю подкуп и войну. В то же время она видела, с чего мы начинали и на что нас обрекли своими происками правители Французского острова. Как и я, она была вынуждена спать в первые ночи прямо на каменистой земле, без крыши над головой, которая укрыла бы нас от ветра и дождя. Она переживала вместе с нами внезапные сигналы тревоги, когда мы самостоятельно, без всякой защиты, должны были отражать нападения туземцев. Ее сжигала та же лихорадка, которая вынудила нас двинуться вглубь страны. А потому она знала, что мы сражаемся, находясь в безвыходном положении. Как бы она ни критиковала наши методы, она понимала, что они продиктованы жгучей необходимостью, и если бы мы не прибегли к ним, то были бы уже мертвы. Вот почему она молча наблюдала.
Что не помешало ей радоваться, когда тиски немного разжались и мы смогли вести более созидательную политику.
Однако сплотить туземцев оказалось делом нелегким. Остров знавал времена единения, но с момента убийства последнего великого короля, которого называли «ампанскабе», племена постоянно воевали друг с другом.
Одно событие, которое произошло вскоре после нашего прибытия на остров и о котором я не стал рассказывать Афанасии, могло помочь мне объединить мальгашей.
Все началось неожиданно. С нами была одна старая женщина, которую когда-то взяли в плен и продали иностранцам. Я решил увезти ее с Французского острова на родную землю вместе с другими рабами и дать им всем свободу.
В дальнейшем я узнал от одного из своих офицеров, что бедная Сюзанна, так ее звали, рассказывала, что ее увезли вместе дочерью Рамини, последнего ампанскабе. Старуха говорила, что та женщина утверждала, будто я ее сын. А это делало меня наследником императора. К тому же Сюзанна заверяла всех, что я очень похож на Рамини. Над ее странной выдумкой можно было бы только посмеяться, но я сразу понял, какую выгоду могу из нее извлечь. Я доверительно сообщил старухе, что у меня есть личные причины скрывать от всех мое истинное происхождение. Это только подтвердило ее предположения. И чтобы быть уверенным, что она расскажет всему острову, я разрешил ей поделиться тайной только с узким кругом самых близких друзей.
До вождей самбаривов дошел этот слух, и вскоре они собрались на кабарру. Они устроили тайную церемонию, чтобы присягнуть на верность правителю, коим отныне признавали меня. И словно для того, чтобы придать большую значимость моему возрождению в качестве ампанскабе, случилось так, что один старик в местечке Манандзари изрек пророчество, всколыхнувшее все племена. Его слова предрекали великую перемену в управлении островом, когда потомок Рамини снова отстроит древнюю столицу.
В ситуации, когда мне предстояло объединить весь остров против секлавов, подобный обман представлялся бесценным подарком. И все же меня удерживала ненависть, которую Афанасия питала к суевериям.
Именно в этот момент она вела борьбу с жутким местным обычаем, опирающимся на веру в колдовство.
Мы быстро узнали, что дети, рожденные с каким-либо физическим недостатком или просто имевшие несчастье появиться на свет в определенные дни, считавшиеся зловещими, немедленно умерщвлялись, обычно через утопление. Афанасия, крепко сдружившаяся с туземными женщинами, со всей присущей ей энергией пыталась доказать им, что этот обычай ужасен. Она рассуждала с философских позиций, ссылаясь на уважение к человеческой жизни, на равенство всех людей, на силу любви. Ей удалось убедить их, и, по крайней мере, в нашем окружении так больше никто не поступал.
Мы много об этом говорили, потому что Афанасия день и ночь думала о судьбе несчастных младенцев и действовала с тем большей решимостью, что вскоре должен был появиться на свет наш собственный ребенок. Мы оба сошлись во мнении, что в основе этих варварских деяний лежит суеверие. Я прочел ей отрывок из Вольтера, где он выбрал мишенью религию в том ее проявлении, когда она содержит в себе нечто иррациональное, а иногда и бесчеловечное.
И вот теперь я был готов воспользоваться обманом, родившимся из того самого суеверия, которое мы вместе гневно осуждали. Я не знал, как сказать об этом Афанасии.
Тем временем ситуация становилась критической. Все сведения о секлавах, которыми мы располагали, свидетельствовали, что они собрали против нас тысячи хорошо вооруженных воинов. Они были прекрасно осведомлены о состоянии наших войск, и оно внушало им самые радужные надежды.
Отряд европейцев был истощен. Мы не меняли одежду с момента нашей высадки и ходили в лохмотьях. Нас постоянно донимала лихорадка, подрывавшая здоровье, а некоторым она даже стоила жизни.
В сезон дождей жизнь становилась вдвое тяжелее. Грязь, ураганный ветер, нашествие насекомых делали существование непереносимым. То немногое вспомоществование, которое мы получали с Французского острова, шло на подарки племенам. Мы держались только благодаря обмену с частными торговцами. Но самым трагичным были перемены, произошедшие в умах. Как наши товарищи с Камчатки, так и французы, присоединившиеся к нам в Лорьяне, — все отплывали в уверенности, что мы отправляемся на выполнение миссии, доверенной нам королем. Поначалу злонамеренность правителей Французского острова не очень нас встревожила. Я отнес ее за счет ревности, которая свидетельствовала, насколько наша миссия важна и завидна. Но всякий раз, когда я отправлял корабль на Французский остров или на Бурбон, чтобы испросить оружие, войска или умелых мастеров, наши посланники возвращались практически с пустыми руками, встретив самый недоброжелательный прием. Следовало признать очевидность: после года, проведенного на этом острове, мы оказались брошенными. Одним словом, мои люди больше ни во что не верили.
