Я знала, что она права. И все же мысль, что я больше не увижу Джакомо, причиняла мне боль, к которой я не была готова. Я чувствовала себя потерянной, преданной Жюли, которая тем не менее оставалась единственной, кто мог мне помочь. Я кинулась в ее объятия и разрыдалась. Она успокоила меня, погладив по голове, и тихонько заговорила мне на ухо:
— Вы переедете жить ко мне. Пока что следует избегать любого контакта с Августом. Пусть дозреет.
Я чувствовала себя без сил и подчинилась. Мы поехали к ней в экипаже. В большой гостиной она усадила меня в уютное кресло, укутав ноги стеганым одеялом. Весь день до самого вечера я просидела там, глядя, как над цветочными клумбами моросит мелкий дождик.
Следующие дни были странными. В голове теснились воспоминания, всплывая из темных глубин. Я снова видела мать и ее мучения, моих сестер, чья жизнь угасла в день, когда они приняли иго супружества, отца-солдафона, его жестокие выходки и слабости. Я оплакивала эти горестные судьбы, и вся жизнь представлялась мне одной сплошной раной, которая никогда не затянется. Но на этом мрачном фоне все-таки вспыхивали моменты, которые искупали все. Перед глазами вставало первое появление Августа после его ужасного путешествия. Я вспоминала его улыбку и ту неведомую мне прежде радость, которая всколыхнула мое сердце. Я заново переживала все перипетии нашей любви. Его первый поцелуй, болезненное и желанное соитие в хижине, где хранились меха, обжигающий холод плаванья, потом теплые моря, великолепные стоянки на берегу, тропические ночи, плеск волн о форштевень судна, мятежи и сражения, ужины в каюте и ночи любви со сверкающим снаружи диском моря, освещенного луной.
По сравнению с этими долгими часами те мимолетные мгновения, что я провела с Джакомо, казались сущим пустяком. И очень скоро я не то чтобы забыла его, просто желание увидеться пропало.
Для Августа, конечно же, все обстояло совсем по-другому. С его точки зрения, самым важным был мой уход из дома. Изначальное возмущение сменилось смутной тревогой, ощущением недопонимания и, возможно, угрызениями совести. Он начал задаваться вопросами, отбросил свои командирские замашки и обратился к иной стороне своей натуры, которую в свое время открыл его воспитатель Башле. Он осознал, что пренебрегал чувствами, хотя философ учил его, что они лежат в основе любого ума. На протяжении месяцев, поглощенный другими заботами, он не смотрел на меня, не слушал, а прикасался ко мне лишь затем, чтобы удовлетворить собственные желания, не думая о моих. Что касается минувших лет, было уже поздно. Но в отношении последних месяцев, а главное, недель еще оставалась надежда все разузнать.
Он подключил к делу шпионов, постарался как можно быстрее выяснить все подробности моих выходов в свет, посещений, высказываний. И естественно, обнаружил существование Джакомо и маркиза.
Он попросил Жюли о встрече и получил предложение увидеться в кафе в Пале-Рояле. Подруга сотворила чудо.
Начала она с того, что все потеряно, я не желаю больше его видеть, и после столь долгой моей любви, ничего не получавшей взамен, я устала и решила выйти из игры.
Он сказал, что узнал о моей связи с молодым венецианцем, и попытался сложить с себя всякую ответственность, настаивая на моем предательстве. Она заметила, что, напротив, я никогда бы не посмотрела на кого-то другого, если бы он относился ко мне так, как я ждала. А это итальянское знакомство, о котором сама она, по ее словам, ничего не знала, было лишь следствием поведения Августа, а не причиной моего отдаления. Август уехал в большой растерянности.
Двумя днями позже он настойчиво попросил о новой встрече. Она нашла, что выглядел он мертвенно-бледным, и заметила у него нервные подергивания. Ей даже показалось, хотя утверждать она не могла, что он плакал. В любом случае в его речах сквозила глубокая печаль, граничащая с отчаянием. Он винил себя в тысяче ошибок, которые совершил в отношении меня. Не обращая внимания на время, которое всегда было для него бесценно, он рассказал ей множество историй о том, как мы встретились, и о нашей совместной жизни. И всякий раз он подчеркивал мою доброту, которую не ценил, жертвы, которые считал само собой разумеющимися, сердечные порывы, на которые не отвечал.
Жюли не стала его никоим образом разубеждать. Она не стала делиться с ним вселяющими надежду известиями. Единственное, чем она его поддержала, — это клятвенным обещанием, что сделает все возможное, чтобы поколебать мою решимость и возродить в моем сердце прежнее чувство к нему. Он целовал ей руки и благодарил сверх всякой меры.
Она принесла мне эти новости, но запретила пока появляться. Прошло три дня, за которые Август так и не подал о себе вестей. В конце концов Жюли встревожилась. С помощью одного из друзей, который был близок с графом де Буаном, она узнала, что министра проинформировали, будто снаряжение кораблей на Мадагаскар приостановлено. Август исчез с момента своего возвращения из Лорьяна. Он не отвечал ни на какие запросы, не отдал ни одного распоряжения, оставив всех и вся.
На этот раз Жюли сама отправилась к нему. Она обнаружила его в полной прострации, скорчившимся в кресле и не скрывающим своих слез. Увидев ее, он открыл ей всю душу, признался, что смертельно зол на себя за то, что не сумел выразить мне своих нежных чувств. Это испытание заставило его осознать, но слишком поздно глубину его привязанности ко мне и силу своей любви.
Тогда Жюли все ему объяснила. Рассказала о моих желаниях, о свободе, которую я хотела разделить с ним, о равенстве между нами, которое следовало соблюдать. Сказала, что моим самым страстным желанием было пройти с ним через все испытания и наслаждаться всеми счастливыми мгновениями, которые уготовила нам жизнь. Открыла ему глаза на то, что настоящим бракосочетанием для меня является союз судеб, а не оковы условностей и запретов, которые отдалили бы меня от него. А главное, сказала она, со мной он должен говорить так же, как говорил с ней, — открыв свое сердце, со всею искренностью и смирением. А чтобы удостовериться, что он не захлопнет до встречи со мной широко распахнутое окно в свою душу, она взяла его за руки и потянула, заставив подняться.
В чем был, то есть в домашней одежде, она вывела его из дома и усадила в свой экипаж. Когда он переступил порог гостиной, нам потребовалось какое-то мгновение, чтобы узнать друг друга, — настолько печаль, душевные терзания и бессонница окрасили нас в цвета отчаяния. Он робко двинулся ко мне. Я встала и какое-то время стояла не двигаясь. Потом мы бросились друг к другу в объятия.
Неделю спустя мы поднялись на борт «Маркизы де Марбёф», чтобы отплыть на Мадагаскар. Вместе навсегда.
* * *
Воодушевленная своим рассказом, Афанасия не заметила, что уже несколько минут Бенджамин Франклин плакал. Плакал, как старик, коим он и был, молча, не шевелясь и не утирая скупых слез. Время от времени спазм вздымал его грудь, и только поэтому Август обратил внимание на волнение патриарха. Он сделал знак Афанасии, и та подошла к нему.
— Господин Франклин, господин Франклин, — проговорила она, опускаясь на одно колено. — Что случилось?
