Не было смысла пускаться в абстрактные рассуждения. К тому же в самом требовании свободы кроется некое противоречие. По прибытии во Францию мне предстояло просто ее взять.
* * *
После шести месяцев приятного, безмятежного плаванья наше судно подошло к берегам Франции. Мы бросили якорь у острова Груа, а оттуда нас препроводили в Порт-Луи, чтобы мы могли там высадиться.
Возвращение на твердую землю вызвало у меня дурноту и неожиданную слабость. Была самая середина июля. Солнце расцветило берега роскошными тонами. Ланды зеленели, и под ослепительно-синим небом облицованные гранитом дома с черепичными крышами в окружении розовых гортензий и тамариска выглядели восхитительно приветливыми. Глаза Августа туманились от слез радости. Я хотела бы разделить с ним это ликование, но мрачное настроение окрашивало для меня все вокруг в цвета сибирской зимы. Я дрожала, несмотря на теплый воздух и ласковое солнце. Все напряжение путешествия нахлынуло на меня в тот момент, когда должно было бы отпустить навсегда. Я очень похудела и ослабла из-за того, что на протяжении всей поездки у меня совсем не было аппетита, хотя капитан «Дофина» постоянно приглашал нас в свою личную кают-кампанию. Мне было одиноко. На несколько дней мы устроились в апартаментах, которые предоставил нам королевский наместник в Порт-Луи. К великому счастью, места было достаточно, и нам не пришлось вновь ютиться вместе со всеми остальными. Август очень старался, чтобы я ни в чем не знала нужды. Он нанял горничную-бретонку мне в помощь. По вечерам он сидел рядом со мной у окна, настежь распахнутого в липовую аллею. Он обнимал меня, брал за руку, расстраивался, видя охватившую меня апатию. Без сомнения, он объяснял мое недомогание какими-то неведомыми женскими хворями. Я чувствовала, что ему не терпится где-то обустроиться и предложить мне жизнь законной супруги. В действительности он просто не понимал глубины той пропасти, которую я преодолела без надежды на возвращение, когда предала моего так называемого отца и покинула острог, чтобы присоединиться к мятежникам. Он продолжал вести себя со мной как покровитель и защитник. Когда я задавала вопросы о готовящихся переговорах с французами или о наших дальнейших планах, он отвечал, что мне следует отдыхать и не думать ни о чем другом. На деле же держал эти сведения при себе. Я пребывала в большом смятении и чувствовала себя очень несчастной, однако была более чем когда-либо влюблена в Августа и приходила в отчаяние оттого, что он меня не понимает.
Рядом со мной не было никого, кто мог бы помочь мне советом и поддержкой. Положение осложнялось и тем, что мы попали в совершенно новый мир, в Европу, о которой я ничего не знала. У меня не было примеров для сравнения. Единственной знакомой мне супружеской четой оставались мои родители. Мне предстояло научиться всему, начиная с умения одеваться. Я понимала, что мое платье замарашки не подходит для жизни в городах, где мы поселимся, но не представляла, чем его заменить. В Большерецке меня все еще одевали как ребенка, а свои воланы и бантики я сразу сменила на костюм юнги.
Мне предстояло постичь эту науку прежде, чем я выскажу Августу свои желания и, возможно, и прежде, чем до конца осознаю их сама.
По пути в столицу мы остановились в Ренне. Я по-прежнему пряталась у себя в комнате, но внимательно наблюдала за всем, что меня окружало. Я разглядывала туалеты женщин, и меня охватывало двойственное чувство восхищения и ужаса. Их красота казалась мне фантастической. В Сибири высокие чины прикладывали немало стараний, пытаясь устроить пышные праздники, во время которых их жены состязались в элегантности. Огонь свечей переливался в зеркалах и позолоте — в таком обрамлении платья казались роскошными. Но как же они отличались от той подлинной элегантности, которую я открыла для себя во Франции! Она позволяла даме, выходящей без лишних приготовлений из дома в разгар дня и делающей несколько шагов по грязному тротуару, чтобы сесть в экипаж, блеснуть грациозностью, шармом и шиком, которыми она была обязана исключительно своему искусству, а не одежде и украшениям. Я приходила в отчаяние, думая, что никогда не сумею достичь подобного мастерства, начав учиться так поздно и не имея опытного наставника.
После очередной отлучки Август преподнес мне платье из бежевой тафты с корсажем и пышными юбками, которое раздобыл в городе, — возможно, от него отказалась заказчица, а портной оставил его у себя, не сумев найти другого покупателя. И все же это был прогресс, потому что Август выбрал этот наряд специально для меня, и я поблагодарила его за проявленное внимание. Платье подогнали по фигуре, и оно прекрасно село. Надев его, я осторожно подошла к зеркалу. Осмелившись наконец поднять глаза на свое отражение, я прежде всего увидела, чего мне не хватает для истинной элегантности. И прическа, и умение пользоваться пудрой, белилами и румянами, а также туфли, и, главное, мои манеры не шли ни в какое сравнение с тем, что я подметила у прекрасных женщин, виденных мною в городе.
Мало того, непредвзято оценив платье, я подумала, что, посоветуйся Август со мной, он никогда не выбрал бы ни этот цвет, ни этот фасон. Однако платье способствовало перемене моего настроения. Не могу сказать, что оно сделало меня счастливой, зато придало мне силы в поисках счастья.
Пусть этот тяжелый, шелковистый, блестящий наряд имел свои недостатки, он в то же время подчеркивал тонкость и изящество моих форм. Я провела смотр своего арсенала. С живостью, очаровавшей Августа, хоть он и не понимал ее происхождения, я принялась поджидать случая пустить свое оружие в ход.
II
Мы прибыли в Париж в разгаре августа. Уже много дней в городе стояла удушающая жара без капли дождя. Из-за нее в воздухе распространялось зловоние. Столица показалась мне очень грязной, но ее красота от этого только выигрывала. Казалось, дворцы, сады и великолепные светлые фасады домов прорастают, словно грибы, на уличном навозе.
Я никогда не видела города, который так гармонично сочетал бы камень и грязь, величие и помои. Как и предвидел Август, наше положение совершенно переменилось. Герцог д’Эгийон, министр иностранных дел, с которым у Августа состоялась краткая встреча, когда мы проезжали через Компьень, оценил всю важность сведений, которыми он располагал. И предложил встать во главе пехотного полка — ловкий способ привязать Августа к Франции. Это назначение вдобавок к деньгам, вырученным от продажи нашего груза в Макао, позволило нам арендовать крыло большого дома, расположенного на холме Святой Женевьевы, неподалеку от церкви, построенной Суффло
[32]. В нашем распоряжении был не так давно высаженный сад, но деревья, увы, еще не давали тени.
Мы довольно давно не имели известий из Франции. Ходили слухи о гибельной войне, которую страна вела на протяжении семи лет против Англии и Пруссии. Мы знали, что по условиям договора, навязанного победителями, Франция потеряла свои североамериканские колонии.
Я видела, как беспокоится Август. Он опасался, что французы утратят интерес к заморским делам после того, как их лишили заморской империи. Но очень скоро он понял, что все обстоит ровно наоборот. Как никогда вошли в моду научные экспедиции, торговые компании, идеи создания новых колоний. Мы прибыли как раз в тот момент, когда господин Бугенвиль, недавно вернувшийся из кругосветного плаванья, опубликовал рассказ о своем путешествии. У парижан, поголовно любивших следовать мимолетным увлечениям, не сходило с языка слово «Таити», а люди в кафе называли друг друга патагонцами.
