Внесем ясность: страдали все. Некоторым из нас приходилось тяжелее, чем мне: людям в возрасте, раненым, одной беременной женщине, которая, кстати, родила перед нашим прибытием на Формозу. Август, будучи мужчиной, даже не упомянул об этом эпизоде. А я не смогу выразить, до какой степени он меня потряс. Я держала бедняжку за руку, пока та не разрешилась от бремени. Дурноту, вызванную беременностью, усугубляли все неудобства корабля, из-за чего она чувствовала себя вдвойне плохо. Поверьте, для меня, девочки, ничего не знающей о жизни, которую прежде всячески оберегали, это были на редкость насыщенные дни.
Я могла свободно разгуливать по судну в одежде юнги; этот костюм превращал меня в диковинное создание, почти невидимое, не мужчину и не женщину, однако пользующееся уважительным отношением, потому что все знали, что я делю жизнь с вождем инсургентов. Днем и ночью я неслышно проникала повсюду. Мне позволялось все видеть и все слышать, кроме тех случаев, когда стремились скрыть зреющий заговор. Я наблюдала, как люди воруют друг у друга, дерутся, занимаются любовью, умирают. Я подпитывалась этими картинами, понимая, что жизнь делает мне опасный подарок, посвящая в свои тайны, в то время как другие живут, даже не задумываясь о них.
Август тоже наблюдал. День за днем он исписывал многие страницы. На каждом этапе пути он отмечал названия растений, зверей, деревьев. Он делал зарисовки берегов и собирал сведения об обычаях народов, с которыми мы соприкасались. Я с огромным уважением относилась к его трудам. Для меня они были сродни научным изысканиям. Всякий раз, когда на Камчатке отец принимал у себя ученых, я замечала у них особое умение смотреть, слушать, спрашивать. Август много рассказывал мне о своем французском учителе, от которого он перенял пылкое стремление задействовать все чувства. Однако меня удивляло, как по-разному воздействовала подобная склонность на него и на меня. К своим изысканиям он относился с холодной отстраненностью, создавалось впечатление, что его интересует только природа. Люди не были предметом его наблюдений, за исключением представителей диких племен, которых он, в сущности, рассматривал как животных. У меня же, напротив, природные явления не вызывали особого интереса. Кстати, я себя за это корила. Зато бездны человеческого духа пробуждали во мне ненасытное любопытство. Долгими часами я сидела возле мачты или в уголке твиндека и слушала праздные разговоры наших спутников. И за это тоже себя корила.
По правде говоря, мне были свойственны все причуды и милые радости влюбленной женщины, причем очень юной. По вполне понятной логике любви, я восхищалась всем, что делал Август, и упрекала себя за то, что не всегда следую его примеру. Мне казалось, что он прав, разделяя мир на две части и применяя к естественным явлениям мирные и надежные научные методы, оставляя на долю людей военную жесткость в обращении, которую унаследовал, как он сам признался, от отца.
Меня приводило в восторг его умение принимать решения, его властность, способность навязать свое видение вещей, которое, как правило, оказывалось наиболее прозорливым. Он умел наказывать без колебаний, но вместе с тем оставаться справедливым и милосердным. Его мужество более не нуждалось в доказательствах. На этом затерянном в бесконечности океана суденышке все подвергались равной опасности, но, без сомнения, особое величие состояло в том, чтобы брать на себя, как он, всю меру ответственности. Я всегда была на его стороне, даже когда, благодаря сведениям, почерпнутым у членов экипажа, могла понять и точку зрения тех, кто подчас выступал против него. Я тайком пыталась успокоить беднягу Степанова, который то и дело восставал против власти Августа. Я отдавала себе отчет, что его мятежи связаны, пусть и не напрямую, с тем чувством, которое он по-прежнему питал ко мне. Например, впервые он затеял бунт, когда узнал, что я нахожусь на борту корабля и делю каюту с Августом. В сущности, отверженного Степанова сжигала та же любовь, что и меня, вот только его чувство не было счастливым, а я могла вволю наслаждаться желанной близостью своего избранника. Сначала Степанов пробудил во мне жалость, потом — дружеское расположение. Когда Август это заметил, он выказал недовольство и попросил меня не вести более приватных бесед с этим предателем. Я подчинилась, хотя подозревала, что столь суровая мера положит начало новым заговорам.
Так прошел этот год, о котором я сохранила чудесные воспоминания.
И только позже, после нашего прибытия в Макао и во время плаванья во Францию, я ощутила некую внутреннюю неуверенность и противоречивые желания. В Макао, встречаясь с португальскими властями и с французскими чиновниками, оказывавшими нам поддержку, я обнаружила ничтожность своего положения. Кем я была в их глазах? Август никогда мне этого не объяснял.
Поначалу я не сопровождала его в официальных визитах. Пока мы оставались на корабле, мой мальчишеский облик больше никого не удивлял, но в большом городе мои передвижения в таком виде были невозможны. Август уже рассказал вам, что он велел пошить костюмы мужчинам и платье каждой женщине. Стремясь соблюсти равенство, он решил, что и мне должно быть одетой, как остальным. Возможно, причиной тому стала воцарившаяся напряженная атмосфера: многие без всяких оснований подозревали его в том, что он обогатился за их счет во время плавания. И все же я затрудняюсь описать, до какой степени этот момент показался мне оскорбительным. Даже не могу объяснить почему. Тут сошлось несколько обстоятельств. Мне было обидно, что он всем распорядился сам, не посоветовавшись со мной по поводу того, что касалось меня столь непосредственно. К этому, конечно, добавилось недовольство тем, что он не выделяет меня среди других женщин. А главное, он, беспрерывно расписывающий прелести Франции и решимость обеспечить мне там достойную жизнь, не оставлял мне ни малейшей возможности набраться светского опыта в городе, который, оставаясь восточным, представлялся уже европейским.
В конце концов Август заметил мою досаду и спросил, в чем дело. Я привела ему лишь последний довод. Он стал проявлять ко мне еще больше нежности и казался смущенным. Очень убедительно он объяснил мне, что мы не можем в данный момент надеяться, что нас примут в светских домах, поскольку мы остаемся беглецами без средств и положения в обществе. Он утверждал, что во Франции мы поженимся, а продажа накопленных сведений обеспечит нам благосостояние, позволяющее занять место в высшем свете. Я успокоилась, и эта размолвка обошлась без видимых последствий. Вот только за пять месяцев праздного пребывания на большом комфортабельном судне у меня была возможность с разных сторон обдумать его ответы и проанализировать растущее во мне беспокойство.
Короче говоря, я почувствовала, что имеет место некое недоразумение. Теперь уже Август постоянно заговаривал о браке. Последовав за ним, я, совершенно очевидно, разрушила ту судьбу, которую уготовили для меня родители, если это можно назвать судьбой. Я решилась пойти за Августом, потому что хотела жить рядом с ним под знаком свободы. Ослепленная любовью, страдающая от различных неудобств на галиоте «Святые Петр и Павел», я упустила из виду кое-какое несоответствие. Но позднее, на борту французского корабля, когда Август сложил с себя командование и нам больше не грозила опасность, все предстало передо мной в ином свете. Он не для того взял меня с собой, чтобы я стала ему товарищем во всех начинаниях. Он собирался лишь защищать меня, отводя пассивную роль любящей и покорной супруги. Любящей я была и, смею признаться, такой и остаюсь. Но о покорности не могло быть и речи.
