Когда я спросил его, какой религии придерживаются голландцы, чтобы понять, каким образом представители этой нации сумели не подпасть под общий для всех христиан приговор, он ответил, что их религией является торговля. «У купцов, — сказал он мне, — нет иного бога, кроме денег». Я нашел его ответ весьма точным. Вскоре я им воспользовался, чтобы вписаться именно в эту категорию, и сообщил ему о своем намерении установить с Японией торговые связи. Он вызвал правителей своей области — в сущности, своих вассалов, — чтобы обсудить мое предложение. К моему большому удивлению, они его одобрили. Я заявил, что собираюсь вернуться через год-два. Я приведу корабль с разными товарами, которые могут прийтись им по вкусу, с тем чтобы обменять их на шелка и фарфор. Они с этим планом согласились, и правитель выдал мне письмо-патент, которое позволило бы признать меня по возвращении. Единственным условием было, чтобы мы воздерживались от обсуждения религиозных вопросов и никоим образом не предлагали японцам перейти в нашу веру.
Двор правителя, безусловно, был самым приятным местом из всех, где нам приходилось обретаться после освобождения. Однако и речи не было о том, чтобы нам здесь остаться. Нас готовы были терпеть лишь ограниченное время, и все наши перемещения строго отслеживались.
Остановка в Японии возымела самый благоприятный эффект: пребывание на безлюдных островах отныне представлялось всем куда менее желанным, ибо лишено было той изысканности, которую может дать только жизнь в обществе. А потому мои спутники без труда согласились не возвращаться на плодородные острова, где вначале хотели обосноваться, а направиться на юг, к Китаю.
Японцы погрузили на корабль припасы и тысячи приятных подарков. Мы принесли в дар хозяевам бобровые, соболиные и куньи шкуры, которые, похоже, им очень нравились. И в августовскую жару мы имели счастье выйти в море — отдохнувшие, сытые и довольные.
* * *
Становилось все жарче и жарче. Не имея иной тени, кроме как от парусов, растянутых у подножия мачт, мы целыми днями пеклись под лучами солнца, палящего с восхода до заката. Афанасия убрала свои японские одежды в сундук и вернулась к мужскому костюму. Каким бы легким он ни был, в нем все равно было слишком жарко, и она большую часть времени проводила обнаженной в каюте, за чтением или дремотой, прислонившись к переплету открытых окон. Ветер надувал паруса; изумительно бирюзовое море почти всегда было спокойным. За нами следовали бакланы, потому что в этих местах мы перемещались от острова к острову, никогда не отдаляясь от земли.
Теперь я с опаской относился к высадкам на берег, никогда не зная, захотят ли мои спутники плыть дальше. Однако впечатление от увиденного в Японии оказалось стойким: они, еще недавно жаждавшие поселиться на каком-нибудь диком и безлюдном острове, внезапно прониклись любовью к цивилизации, которую столь краткое пребывание насытить не смогло. Теперь они мечтали о Китае, Индии и Европе. Мы остановились возле одного из островов, чтобы пополнить запасы пресной воды. Климат там был мягкий, и я почти готов был остаться подольше: Афанасии и мне очень полюбился царящий там покой. Неожиданно именно мои спутники — и Олег одним из первых — побудили меня отплыть как можно скорее.
Согласно картам, мы скоро должны были подойти к берегам Формозы. Я считал, что она заселена китайцами, а значит, гостеприимна по отношению к мореплавателям, откуда бы они ни были.
Не ожидая ничего худого, мы бросили якорь у первого же увиденного берега, который был восточной оконечностью острова. Мы не заметили там возделанных полей, только густые леса. Я послал шлюпку осмотреться. Увы, она попала в жестокую засаду. Многих наших товарищей, пронзенных стрелами, доставили обратно мертвыми. Придя в ярость от вероломной атаки, наши люди жаждали мести. Те, кого я выслал на помощь шлюпке, устроили резню среди аборигенов. Я скомандовал быстрый отход, и мы снова вышли в море. Было очевидно, что в этой части острова обитают враждебные пришельцам дикие племена. Идя вдоль берега, мы обогнули северный мыс Формозы. Там места показались нам более гостеприимными. Видны были вспаханные поля, деревни, множество огней указывало на присутствие большого количества обитателей. Мы остановились, и я послал на разведку большую группу хорошо вооруженных людей.
Предосторожности оказались излишними, потому что в этой бухте нас встретил весьма доброжелательный человек, оказавший нам искреннее гостеприимство. Он был испанцем, родившимся на Филиппинах. Этот дон Иеронимо Пачеко пустился в бега после того, как убил жену, застав ее в постели с каким-то доминиканцем. К несчастью, он заодно порешил и монаха. Таким образом, к преступлению по страсти, которое ему бы легко простили, добавилось убийство духовного лица, чему нет оправдания. Перебравшись на Формозу, испанец завоевал большой авторитет у местных жителей. Без всякого стеснения он признался нам, что в его планы входит собрать достаточно оружия, чтобы изгнать китайцев, занимающих западную часть острова, и объявить себя королем. Он представил нас туземным вождям, которые здесь, в центральной части острова, были более цивилизованными, чем население восточной его части, так свирепо нас встретившее.
Островитяне заявили, что ничего так не желают, как изгнания китайцев. Если мы поможем им нашими пушками и мушкетами, они обязуются разрешить нам основать на острове колонию. Перспектива была соблазнительной, поскольку природные богатства острова казались неисчислимыми. Тут добывались различные металлы и редкая древесина. Почва отличалась редкостным плодородием. Воздух был здоровый, несмотря на жару.
Я не сумею объяснить безумие, охватившее нашу группу и толкавшее вмешаться в распрю, которая нас не касалась, вступить в борьбу с народом, с которым у нас не было никаких разногласий. Но, слово за слово, умы разгорячились, и дошло до того, что мы в самом деле готовы были взяться за оружие, встав на сторону неизвестных нам островитян и испанского авантюриста и противостоять многочисленным китайским войскам, занимавшим половину острова, о существовании которого мы несколько дней назад даже не знали.
Дело оказалось слишком запутанным, чтобы я вдавался в детали, кстати не представляющие интереса. Скажу вкратце, что другой туземный правитель, поддерживаемый китайцами, искал ссоры с тем, на чьи земли мы высадились, его имя было Хуапо, он был другом дона Иеронимо.
Самая элементарная осторожность велела нам держаться в стороне от островного противоборства. Афанасия не доверяла дону Иеронимо, считая его импульсивным и опасным хвастуном. Она посоветовала мне не поддаваться на его воинственные призывы. Учитывая, на каком этапе были наши с ней отношения, ее советы не возымели должного эффекта. Афанасия все еще слишком старалась ничем не стеснять мою свободу и недостаточно твердо противостояла моим капризам.
Суть в том, что, не очень понимая как и почему, мы оказались втянутыми в войну. Она была поистине странная и почти комическая. Война столкнула, с одной стороны, русских ссыльных, одетых в лохмотья, вместе с камчадалами, все еще носившими шкуры сибирских зверей, а с другой — толпы вооруженных копьями туземцев, в островерхих соломенных шляпах, которые помогали китайским всадникам, истекающим потом в своих стеганых доспехах.
