Я не мог решиться убить того, с кем мы прошли через столько испытаний и кого я считал первой жертвой собственных слабостей. В качестве приговора я объявил, что отныне он будет в нашем сообществе изгоем и ему будет отдана самая грязная работа на кухне.
Нас ждала тяжелая расплата за их жалкие ребяческие выходки. Больше двух недель мы плыли по неспокойному морю. В тех редких случаях, когда на горизонте появлялись острова, штормовой ветер не давал к ним приблизиться. Однако дождей не было, и мы не могли собирать воду небесную. Запасы провизии истощились, а пресной воды было так мало, что отчаявшиеся пассажиры пили морскую и заболевали.
В последние дни я приказал варить бобровые шкуры, это давало жир изголодавшимся людям. Потом настал черед подметок. Ни одна не уцелела: все были брошены в кипяток и съедены. Не оставалось почти никакой надежды, что вдали покажется остров и принесет спасение. Но однажды утром молодой абориген, которого мы взяли на борт на одном из островов Аляски, стал кричать, указывая на горизонт. Мы ничего не видели. Потребовалось плыть еще двенадцать часов, прежде чем мы разглядели наконец землю, существование которой он предчувствовал.
Остров, на который мы высадились, был обширным и безлюдным. Он дал нам вдоволь пресной воды, диких фруктов и дичи. Люди восстанавливали силы. Они поставили тенты из парусины и нежились под мягким солнцем. Те, кто отправился на разведку вглубь острова, вернулись с камнями и очень тяжелым куском скалы желтого металлического цвета. Первые они приняли за алмазы, а второй за золото. Напрасно я уверял их, что это дешевый горный хрусталь и обычный колчедан, они не желали ничего слышать.
Я уже много раз замечал, что на кораблях, где люди вынуждены слепо доверяться капитану, они становятся совсем как дети. С капризным и надутым видом их делегация явилась ко мне, чтобы объявить, что они больше никуда не поплывут. Я не придал значения их словам, решив, что скоро они сами устанут от пребывания на острове.
По правде говоря, я тоже был рад тому, что у нас появилась возможность на какое-то время сделать передышку. Прежде всего из практических соображений: я велел вытащить и разложить на солнце все шкуры, которые мы перевозили, потому что они были частично подпорчены морской водой во время штормов. А главное, меня беспокоило состояние Афанасии, которую истощили перенесенные испытания. С самого начала плаванья морская болезнь и скученность лишили ее аппетита. К тому времени, когда на борту начался голод, она уже очень похудела и ослабла. Я все делил с ней, добавлял к ее порции половину своей, но часто она бывала слишком слаба, чтобы ее съесть. На острове к ней быстро вернулись и естественные краски, и силы. Товарищи помогли мне построить для нее удобную хижину на вершине холма. Вскоре мы смогли прогуливаться по острову, открывая новые чудесные уголки. Он зарос тропическими растениями, дикими ананасами и бананами, а его прохладные долины хранили в почве много киновари и тех кристаллов, которые наши бедолаги-пассажиры принимали за алмазы.
Спокойное пребывание на острове помогло Афанасии прийти в себя не только физически. Она выходила из тяжелого морального состояния, вызванного теми страданиями и ужасами, которые ей пришлось пережить. Я удивлялся, что на нее не слишком подействовала смерть отца, и боялся, что рано или поздно она обвинит в ней меня. Но она открыла мне секрет своего рождения, как вчера открыла его вам, и я понял, что она потеряла не отца, а тирана. А вот судьба матери очень ее тревожила. Бедная женщина решила отправиться на санях в Сибирь через север Камчатки. Она хотела обосноваться в Гижиге, где когда-то служил ее муж и еще оставался кое-кто из друзей. Афанасия беспокоилась и за младшего брата, который последовал за матерью в ее изгнание.
Я отдавал себе отчет в том, что она была очень одинока. В тех тяжелых обстоятельствах, в которых мы оказались, я не мог ни уделять ей достаточно времени, ни выражать свою любовь, кроме как редкими ласками. Мне не терпелось вернуться в Европу и там обеспечить ей достойную жизнь. Она, находясь под впечатлением от прочитанных романов, конечно, желала быть элегантной и уважаемой женщиной, принятой при королевских дворах, иметь свой салон и предаваться тому высшему достижению цивилизации, которое зовется светской беседой. По крайней мере, так я себе это представлял.
Она заверяла, что ничего подобного, она счастлива со мной, несмотря на все испытания. Я ей не верил. Не понимая ее, я откладывал на потом время нашего счастья, ошибочно полагая, что оно придет само собой, когда улучшатся наши обстоятельства. Расчет на будущее заставлял меня пренебрегать настоящим. Она страдала от этого, а я ее не понимал.
Я сократил пребывание на острове, торопя момент, когда мы окажемся в безопасности и комфорте.
Еще одна причина заставляла меня не медлить с отплытием: остров, на котором мы находились, казался нам далеким, потому что мы добрались до него долгим кружным путем через север и даже американское побережье. На самом деле, если смотреть по прямой, он был не так уж удален от Камчатки. Если за нами выслали корабли, то они в скором времени нас обнаружат. А потому я объявил всем, что в ближайшее время мы загрузим на корабль пресную воду и припасы и снова пустимся в плаванье.
На этот раз мои спутники категорически отказались и всячески грозили мне, если я буду упорствовать. Они заявили, что твердо намерены расположиться надолго в этом чудесном месте и продолжить собирать минералы, которые, без всякого сомнения, сделают их богачами. Я заранее оставил надежных людей на судне, стоящем на якоре, и полагал, что готов к схватке. Мятежники меня в этом разуверили, сообщив, что они втайне захватили корабль. Степанов — опять он! — был зачинщиком нового бунта. Я попросил дать мне ночь, чтобы обдумать свое решение. Они согласились.
Назавтра я, к радости заговорщиков, принял их предложение задержаться подольше на острове. Однако я указал им на трудность, о которой они не подумали, но быстро поняли всю ее значимость. Я подчеркнул тот факт, что у них было всего восемь женщин, если исключить мою собственную, которой я ни с кем не намерен делиться. Едва закончится первый период обустройства и охоты за сокровищами, они не сумеют наладить долгосрочное пребывание без достаточного количества подруг, способных удовлетворять их нужды и в удовольствии, и в воспроизводстве. А потому я выдвинул следующее предложение: мы доплывем до первой обитаемой земли, где силой или по доброй воле заберем женщин. Затем мы вернемся и обоснуемся на этой земле, где я, как и они, мечтаю остаться.
Они бурно приветствовали мой план. Я велел им бежать на корабль и убрать оттуда Степанова, пока этому безумцу не пришла в голову мысль сжечь судно.
В очередной раз, оказавшись в моей власти, он ударился в раскаяние и умолял назначить ему примерное наказание. Теперь, когда я хорошо изучил этого типа, я знал, что все его мятежи имеют одну-единственную цель: добившись от меня прощения, испытать на прочность мою к нему привязанность. Я все больше воспринимал его как ребенка, и мне все меньше хотелось его наказывать. В конце концов, наблюдая за ним, мы могли наилучшим образом следить за настроением людей, поскольку не было ни одного бунта, в котором он бы не участвовал.
