Уроки проходили у нас дома, занимались мы всегда вместе с братом. Иногда на них присутствовал отец. Он заходил в середине занятия и садился в глубине комнаты. Он говорил, что весьма доволен методами нашего учителя. Однажды в конце занятия он вслух выразил свое удовлетворение и в качестве вознаграждения предложил ему женщину-камчадалку. Меня это ранило до отвращения. От своей горничной, которая была русской, я знала, что ссыльные в большинстве своем состоят во внебрачной связи с местными уроженками. Иногда у них даже были общие дети. Я не могла представить себе Августа в подобном сожитии. Меня возмущало, что отец его к этому подталкивал, предлагая рабыню.
Но больше всего мне не нравилось, что, судя по всему, он по-прежнему считал Августа узником. Вы мне скажете, что Август им и оставался. Но я в своих мечтах о нем, которые лелеяла днем и ночью, видела его уже свободным и имеющим право просить моей руки.
Надо понимать, что в то время я не могла вообразить себе другого исхода любви, кроме как совершенно официальной и вполне тривиальной ситуации. Если не считать блуда, бывшего уделом лишь животных и изгоев, для меня не существовало возможности иного соединения, кроме брака. Таково было естественное предназначение достойных и свободных людей.
Об этом я и мечтала. Едва обменявшись с этим мужчиной парой слов, я уже размышляла о том, как будет устроена наша совместная жизнь. Контраст с реальностью был тем разительнее, что во время наших занятий он держался сдержанно и распределял свое внимание поровну между мной и братом. А главное, он был очень осторожен и держался со мной крайне отстраненно и уважительно.
Холодность его манер меня не обескураживала. Я уже нашла название тому влечению, которое я к нему испытывала, и была уверена, что это любовь. Самое удивительное, что я нисколько не сомневалась, что Август разделяет мои чувства. Любой, самый мимолетный взгляд, самый незначительный знак внимания служил для меня доказательством его ответного влечения. И я полагала, что только положение пленника делает для него невозможным более открытое проявление чувств. Я пришла к заключению, вполне логичному в моей системе координат, что действовать придется мне самой, если я хочу, чтобы наша любовь набрала силы и расцвела при ярком свете дня.
Мне представлялось это тем более необходимым, что неожиданное событие нарушило наши нарождающиеся привычки.
Отцу помогал начальник канцелярии, который занимался административными делами края. Он предложил, чтобы наш учитель, уже доказавший свою компетентность, поделился своими знаниями со всеми детьми колонии, и посоветовал организовать государственную школу, которую мог бы посещать любой ребенок. Распорядок дня учителя не позволял ему совмещать два вида занятий, так что предполагалось, что мы с братом будем ходить на уроки наравне с другими.
Подобное предложение, хоть и совсем не понравившееся отцу, не допускало отказа с его стороны, иначе в крепости это вызвало бы опасное озлобление. Отец никогда не забывал, что многие его предшественники были убиты во время кровавых мятежей.
План очень быстро привели в исполнение. Ссыльные обустроили учебную комнату в одном из казенных домов. Меньше чем через неделю все было готово. Август больше не приходил к нам в дом. Мы продолжили обучение в многочисленной группе детей самых разных возрастов.
Я должна была непременно придумать способ сблизиться с ним. Тем более что брачные планы, которые строил для меня отец, быстро набирали ход. Мать в конце концов открыла мне имя офицера-казака, которому меня предназначали. Это был мужчина с грубыми манерами, который казался мне еще более уродливым и недостойным в сравнении с Августом. Мне следовало принять меры как можно скорее.
Мои посещения общей школы имели одно преимущество: они предоставляли мне возможность выходить из дома и видеть любимого человека в новом окружении. Я настояла, что, несмотря на холод, буду добираться из крепости до школы пешком. Дорога пролегала мимо хибар арестантов. Я выяснила, что Август живет в одной из них. Никакой ссыльный не мог построить собственное жилье до окончания зимы. Августа приютил некий Хрущев, человек очень уважаемый, которого отец упоминал часто и всегда с благосклонностью.
Я была счастлива тем, что могла взглянуть — пусть это зрелище и приводило меня в отчаяние — на место, где обитает любимый. Это подпитывало мои мечты реальностью. Теперь, если он был вне поля моего зрения, я могла представлять себе, где он находится.
Я встречала и некоторых из его товарищей. Их имен я не знала, они всегда держались от меня на расстоянии. Кроме одного — тот ходил за мной следом и осмеливался обращаться ко мне. Его слащавые и навязчивые манеры мне совсем не нравились. Звали его Степанов. Однако, когда он рассказал, что отправился в ссылку из Казани в одном отряде с Августом и знает его уже больше года, я не стала его отталкивать. Я надеялась услышать от него что-то новое о том, кто пока оставался всего лишь моим преподавателем, но остерегалась расспрашивать. Хотя вопросов у меня была тысяча и беспокойная любовь давала мне много поводов для тревог. Главная из них была проста и довлела над остальными. Женат ли Август и связан ли обязательствами у себя на родине? В глубине души я была уверена, что такого быть не может, и все же волновалась, не имея подтверждения.
Чтобы вернуть Августа в крепость и обеспечить нам хоть совсем немного времени личного общения, я перебирала в голове множество способов, пока не остановилась на том, который показался мне наилучшим. Но, прежде чем обратиться к родителям, мне надо было кое в чем удостовериться.
Однажды утром, после урока, я подошла к Августу и подождала, пока рассеется стайка учеников, вьющихся вокруг него. Наконец, справившись ценой огромного усилия с волнением, я осмелилась спросить, может ли он преподавать музыку.
Впоследствии мы часто говорили об этом. Сейчас я знаю, что он был в не меньшем отчаянии, чем я, оттого что больше не мог посещать форт. Он быстро сообразил, что кроется за моим предложением.
Ответ, который я получила, был смесью откровенной лжи, о чем я могла догадаться по тому замешательству, которое вызвал мой вопрос, и дерзости, присущей Августу.
Ложью было утаить, что он ничего не смыслит в музыке. Дерзостью — утверждать прямо обратное.
— Конечно, мадмуазель Афанасия. Я могу преподавать.
Чтобы придать этому самозванству видимость правды, он добавил:
— Увы, единственный инструмент, на котором я умею играть, — это арфа. Спорю, что здесь ее не найти.
— И правда, я никогда ничего подобного здесь не видела.
— А без арфы я не могу учить.
И, не дав мне времени огорчиться, с лукавым видом добавил:
— Предоставьте это мне.
III
Пока я убеждала отца позволить мне брать уроки музыки, Август уже раздобыл арфу.
По правде говоря, не зная заранее, для чего предназначалась эта вещь, признать в ней музыкальный инструмент было сложно. Каркас был сделан из китовой кости — распространенного на полуострове материала, из которого изготавливалось все из-за большой нехватки древесины. Кость весьма топорно обработали и скрепили шурупами. На эту основу натянули грубые струны из собачьих кишок, а для самых толстых использовали оленьи сухожилия. Неуклюжие металлические колки служили для натягивания струн и настройки звука.
