Мне стало стыдно, что я не проявила к нему большей доброты, не выслушала его. Я подумала: может, еще не поздно как-то загладить мою вину?
– Ох, Виктор, мне очень жаль. Я могла бы к вам потом зайти… или завтра… или после того, как уедет мистер Либерман.
– В любой момент – когда вы сочтете, что у вас есть на это время.
Он выкатил велосипед на гравий, а потом на аллею.
– Виктор.
Я протянула ему руку для пожатия, но он уже был слишком далеко. Он уже расставил ноги по сторонам велосипеда и готовился оттолкнуться от земли. Но тут он обернулся.
– Повторю то, что сказал вчера: не думаю, что для вас это подходящее место. Полагаю, вам лучше уехать. Возвращайтесь в Лондон. Или отправляйтесь куда-нибудь еще.
Сочувствие и виноватость вновь сменились во мне желанием защищаться.
– Не понимаю, почему вы считаете, что имеете право говорить такие вещи.
Я могла бы продолжить – если бы достаточно быстро подыскала нужные слова. Но Виктор меня прервал:
– Потому что я думал – мы с вами друзья, мисс Джеллико. А друзья именно это и делают – заботятся друг о друге.
Оттолкнувшись ногой, он покатил прочь, и я смотрела, как он удаляется – объезжая выбоины, время от времени чуть сильнее нажимая на педали, чтобы помочь велосипеду справиться с дорогой.
22
Когда я вернулась к портику, Кара уже ушла, оставив чайник с чашками на железном столе. Питера я успела заметить исчезающим среди рододендронов. Я его окликнула, и он остановился, чтобы подождать меня. Вместе мы нырнули под желтеющие листья. Ни он, ни я и словом не обмолвились о том, что оставляем Кару одну.
Вокруг ничто не шевелилось, и воздух словно давил на нас. Приближалась гроза, и я бы порадовалась, если бы она действительно грянула.
– Может, нам хватит времени затащить все обратно, – проговорила я, зная, что надежды на это нет. – Или мы извинимся. Просто скажем, что какое-то время пользовались кое-какими вещами. Одолжили их.
– А отчеты, которые мы должны были уже почти закончить? – осведомился Питер. Он взъерошил волосы рукой. – А все эти штуки, которые я сбывал? – Он впервые признался в этом вслух. – И ведь это еще не все. Даже то, что я продал, совершенно не покрывает моих долгов. Две жены чертовски дорого обходятся.
Я не стала отмечать, что на Каре он не женат: это не меняло ситуацию.
Мы какое-то время двигались по берегу озера, потом перешли через мост. Там мы не остановились, а двинулись друг за другом вдоль дальнего берега. Трава здесь была примята: за эти летние недели мы ее порядочно потоптали.
– Кара пошла наверх выжать те апельсины, которые она собрала, – объявил Питер. – В доме больше ни крошки еды – пока она не отправится за покупками.
– Если она ухитрится добыть из них хоть какой-то сок, пусть лучше добавит побольше сахара, – заметила я, невольно задумавшись, что же мы будем есть на обед. Я успела проголодаться.
– Собираюсь повезти ее в Лондон, показать врачу, – произнес Питер.
– Из-за Дермода?
– Из-за всего.
– Но ведь и правда кажется, что это какой-то дикий поворот судьбы. Жуткое совпадение: еще один несчастный случай на воде. Там корабль, здесь лодка.
– Что? – непонимающе спросил Питер.
– Она мне рассказала о том, что случилось. Как корабль пошел ко дну, как пропали все ваши вещи, а Финн утонул. Для вас это, наверное, было ужасно. Я не могу перестать думать об этих звуках, которые издавали коровы. Словно дети плачут.
– Что? Погодите. – Он остановился на тропинке, повернулся ко мне. – Она сказала вам, что дело было на корабле, что он затонул?
– Ну да. Сказала, что вы направлялись в Шотландию, хотя она до последнего думала, что вы, все втроем, плывете в Италию.
– Нет, Фрэнни. Нет. Никакого корабля не было. Мы сели в самолет и действительно отправились в Италию.
– В Италию, – повторила я.
– В Италию, – твердо произнес он.
– Не понимаю. А как же коровы? – тупо спросила я, не в состоянии переварить иную версию событий.
– Те, которые издавали такие звуки, словно дети плачут?
– Да! Она говорила, что ей это потом много лет снилось.
– Это из рассказа ее матери, – объяснил Питер. – Когда их дом в Ирландии, в Килласпи, загорелся, она услышала лошадей в конюшне. Ее отправили в конец подъездной аллеи, чтобы она переждала там, пока пожар не потушат. Но она слышала лошадей. Звук был такой, словно плачут дети. Ее потом много лет будил этот плач, и ей приходилось выглядывать из окна спальни – нет ли языков пламени. Она сама мне рассказывала.
– И никакого корабля? И вы не поехали в Шотландию?
– Позже. В Шотландию – позже.
– Не понимаю.
Питер посмотрел куда-то вдаль, над озером, и снова зашагал.
– Но зачем ей врать мне обо всем этом?
– Потому что… потому что она вас раскусила, Фрэн. Она знает, что вы ей поверите, все скушаете. Она чертовски умелая рассказчица, и ей нужна лишь аудитория. Если она расскажет историю хорошо, вы увидите ее совсем не такой, какой она сама себе представляется. Всякому ведь хочется переписать свое прошлое – если это означает, что тем самым перепишется и будущее. Правда?
Тропа расширилась, и мы пошли рядом. Он говорил, не глядя на меня: видимо, он сам себе напоминал о том, что случилось когда-то.
– Когда я скопил достаточно денег, я купил билеты на самолет в Рим. Для нас троих – для меня, для Кары и для Финна. – Он двигался быстро, вынуждая меня делать добавочные шажки, чтобы от него не отставать. – Финну было три месяца. Я зарегистрировал нас в гостинице, и Кара пребывала в таком возбуждении, так восторгалась, что наконец-то попала в Италию. Мы отправились в какое-то заведение отпраздновать это событие, поели, выпили несколько бокалов. Она хотела все увидеть, все попробовать на вкус. И Финн был такой же – так и вбирал все огромными глазищами. Когда мы вернулись в гостиницу, было уже поздно. Но ей и это казалось прекрасным: не думаю, чтобы она когда-нибудь прежде ночевала в гостинице. Я был так рад, что она в кои-то веки счастлива. Но я устал, и мы поссорились. Не помню, насчет чего. Она стала наполнять ванну, а мне так все надоело, что я ушел поискать какой-нибудь бар. В доме, который мы снимали в Ирландии, у нас не было нормальной ванны, только жестяная перед камином. Когда я вернулся, она спала в ванне. Она держала на руках ребенка и уснула. А он выскользнул в воду и утонул.
– Ох, Питер.
Я остановилась, но он шагал дальше. Подобрав какую-то палку, он принялся колотить ею по верхушкам тростников, росших вдоль берега. Жесткие и плотные мужские соцветия сгибались, раскачивались, посылая в неподвижный дневной воздух вихри желтой пыльцы.
