После смерти мать неделю пролежала в нашей с ней постели. Я перестала спать рядом с ней и каждую ночь сидела в кресле у окна эркера, накрывшись одеялом. Говорят, сам человек – его душа – покидает тело в момент смерти, остается лишь пустая оболочка. Но я обнаружила, что с матерью вышло иначе. Она по-прежнему обитала в своем теле, она по-прежнему здесь распоряжалась. Ее мертвое тело коченело, но она продолжала говорить мне, что делать. Ее глазные яблоки чернели, но она все так же следила за мной. В воскресенье вечером я разложила кухонные полотенца под окном кухни, переставила на них посуду с крышки ванны и набрала воду, но ее тело оказалось тяжелее, чем я ожидала: мертвый груз, в буквальном смысле. Тогда я отнесла таз с водой в спальню, выложив разноцветную фланель на полотенце, и долго терла лиловые пятна, которые выступили у нее на коже, беспокоясь, что использую эти тряпки не в том порядке. Я расчесала ей волосы, как делала все последние десять лет, подстригла ей ногти на ногах (следуя очертаниям пальцев – согласно ее инструкциям) и завернула обрезки в газетный лист, а потом сунула в камин, чтобы сжечь. Я так долго все это делала, я не могла просто взять и прекратить. Потом я бросила фланелевую ветошь в остывающую воду ванны и спустилась вниз, чтобы спросить у миссис Ли, нельзя ли воспользоваться ее телефоном. Она взяла с меня четыре пенса, хотя мы обе знали, что это слишком много, и стояла в дверях кухни в своем фартуке, бесстыдно слушая разговор.
– Моя мать умерла, – сообщила я доктору.
Миссис Ли сложила руки на груди.
– Вы уверены, что она скончалась? – осведомился он, словно у меня была такая привычка – звонить людям с подобными новостями.
Я рассмеялась. Я не сомневалась, что она мертва: кожа на ее щеках обвисла, до ее тела добрались мухи, хоть я не открывала окон, а запах не могли отбить никакие обмывания фланелью. Доктор явился, бросил на нее один-единственный взгляд и вызвал похоронного агента. Он, то есть доктор, сказал, что мне следовало позвонить ему раньше, но в его лице читалось сочувствие, он наверняка знал, что теперь я осталась одна. Он прописал мне таблетки, чтобы мне легче засыпалось, но я их не принимала. Я не испытывала никаких проблем со сном.
Между тем на крыше Питер произнес:
– Иногда это к лучшему. Когда кто-то уже долго болеет, когда страдает.
– Не думаю, что Фрэн говорит об этом, – заметила Кара, так пристально глядя на меня, что я почувствовала буквально, как ее глаза меня пронзили, образовав тысячи крошечных отверстий, сквозь которые видны все мои тайны.
– Она была прикована к постели. – Я оторвала взгляд от глаз Кары. – Она десять лет не выходила из дому.
– Ты одна за ней присматривала? – поинтересовалась небрежно Кара, поднеся руку к лицу и распрямив пальцы, словно рассматривала лак на ногтях. На одной из костяшек у нее виднелась маленькая черная черточка. Она приблизила руку ко мне. – Трипс, – пояснила она.
Задняя часть насекомого скрутилась кольцом, словно хвост скорпиона, и потом оно исчезло. Свет успел стать каким-то странным – желтоватым, как та пленка, которую наклеивают на витрины магазинов, чтобы они не пачкались.
– Да, – ответила я. – Я все делала. Готовила ей, помогала добраться до уборной, мыла ее.
Отхлебнув шампанского, я подумала: не рассказать ли им, как на самом деле обстояли дела в той клаустрофобной комнатке в Доллис-Хилле?
– У нее не было никаких друзей или родных? – спросил Питер.
– Пара старых друзей, но никто не мог помочь. Оставалось мне.
Я легла на одеяло, и мы долго молчали. Я закрыла глаза. При всем при том я ее любила. Я не стала им говорить, что я ее любила.
Меня снова разбудил голос Кары, только на этот раз она кричала, а не подпевала Саймону и Гарфанкелу.
– Я не имею права тебя покидать, помнишь? Мы друг другу обещали.
– Но это было много лет назад, – возразил Питер своим спокойным голосом.
– Ну и что? Значит, уже не считается? – продолжала кричать Кара.
– Конечно считается. Конечно. Но мы же сейчас здесь вместе, правда?
Покачиваясь, она выпрямилась и опрокинула ногой наполовину полную бутылку шампанского. Борясь с туманом в голове, я смотрела, как пенный напиток заливает скатерть и остатки лосося.
– Черт возьми, – выругался Питер. – Ты хоть знаешь, сколько стоит эта бутылка?
Он потянулся к бутылке, а я одновременно пыталась передвинуть еду и вытереть пролитое вино, да только руки мои, похоже, совершенно не слушались сигналов мозга.
– Кара! – раздался чей-то голос вдали. До нас он едва доносился. – Кара! Не надо.
Мы с Питером, по-прежнему стоя на четвереньках, бросили наводить порядок и обернулись. Кара добралась до самого края крыши и стояла на нем одними пятками, покачиваясь туда-сюда. Голос послышался снова, и я с трудом поднялась, раздавив зонтик коленом, поскользнувшись туфлями на лососе и майонезе. А потом я резко упала вперед, чтобы схватить Кару, и одновременно Питер сделал то же самое. Какой-то мужчина, далеко внизу, спрыгнув у ворот с велосипеда и бросив его наземь, бежал к дому. Я лишь через секунду узнала Виктора – с распущенными волосами, в джинсах и футболке.
* * *
В тот день мы все стояли на краю, на последних дюймах обрыва, и глядели в пустоту. Что-то внутри нас хотело посмотреть, каково это будет – прыгнуть вниз. Просто чтобы узнать, что при этом случится. Это реальное, физическое движение навстречу падению казалось таким возможным, хотя все мы знали, что, как только он будет сделан, пути назад у нас не останется.
Когда-то я думала, что хочу жить на полную катушку, что мне будет приятно стать ничем не сдерживаемой и безрассудной. Но я на своем опыте узнала, что в бездну глядеть жутко.
* * *
Кара не упала. Мы ее схватили, мы с Питером. И оттащили от края. Потом мы, все трое, рухнули навзничь, переплетясь руками, ногами, платье у Кары порвалось, поперек шеи Питера алела царапина, на левой ладони у меня оказалась ссадина – впрочем, как и на правой. Не помню, как мы лезли обратно в чердачное оконце, хотя наверняка мы это проделали – оставив на крыше помятые остатки своего пикника и посуду с золотисто-голубой каемкой.
Мы застали Виктора в парадном вестибюле: он был слишком учтив, чтобы без приглашения пройти в дом дальше.
– С вами все в порядке? – спросил он Кару. – Я беспокоился, что вы вот-вот… – он глянул на Питера, словно ожидая подтверждения, – упадете, – закончил он.
– С ней все отлично, – ледяным тоном произнес Питер, обращаясь к Виктору.
– Что вы все там делали? – осведомился Виктор. – Со стороны это казалось не очень-то безопасным.
– Мы устраивали пикник. – Я шагнула вперед – вечно оставаясь той ответственной девочкой, которая во всем признается, оказавшись перед директором школы.
Я до сих пор злилась на Виктора из-за тех слов, которые он сказал накануне, и не понимала, почему он снова явился.
