Примерно неделю спустя после того, как мы с Питером ездили обедать, я, стиснув в руке бутылку с шампанским, зажав открытое горлышко большим пальцем (пузырьки все равно вырывались наружу), неслась сквозь деревья к озеру вслед за Карой и Питером, крича и смеясь. В свои двадцать лет я никогда так не веселилась. Луна серебрилась на воде.
Оказавшись на пирсе, мы, подпрыгивая и хохоча, начали стягивать с себя одежду – платья, халаты, брюки, цилиндр, – и я ловила проблески бледной кожи, белых конечностей, маленьких грудей Кары, подскакивающего пениса Питера. Добежав до края, Питер прыгнул вперед, и мы последовали за ним, вопя от холода. Я даже не вспомнила про то, что Кара несколько раз отказывалась плавать, уверяя, что не умеет.
Мы вынырнули, горланя, плещась и хохоча. В черной воде очертания наших тел сливались с тенью травы и тростника, подступавшего с берега, словно ряды стройных зрителей. Я молотила ногами и, когда мои ступни касались мягкой грязи, отдергивала их, создавая еще большее волнение на поверхности, так что наших голов, рук, плеч было не разобрать в поднявшихся брызгах. Скорее всего, прошло несколько минут, прежде чем мы хватились ее. Как это вообще возможно – чтобы трое вдруг превратились в двоих?
– Кара! – заорали мы с Питером. – Хватит шутить.
Нырнул ли Питер за веткой, которая могла оказаться бледным запястьем, или схватился за пучок травы, который мог оказаться волосами, и вытащил ее из-под воды, – или она без движения плавала на поверхности? Я так толком и не поняла. Только в следующий момент Кара распростерлась на берегу, а мы очутились рядом с ней, и вокруг нас висел запах пруда, к ее ногам прилипли водоросли, ступни и лодыжки были облеплены грязью, словно мы выкопали ее из земли с корнем, белую лилию, лежащую теперь на берегу в лунном свете. Питер нажал ей руками посреди груди, раз, другой, я слышала, как он считает, присев над ней на корточки. Ее живот и треугольник темных волос между ног приподнимались от толчков Питера, и я увидела, как раз перед тем, как Кара кашлем вернула себя к жизни, серебристые полоски поперек ее живота, словно звездные лучи, исходящие из ее межножья. У меня никогда не было детей, я никогда не вынашивала ребенка, но я знала, что это за следы. Я достаточно часто мыла мать, чтобы знать это.
Мать говаривала, что эти растяжки – моя вина, что я испортила ее тело, что, если бы не я, она бы оставалась необезображенной и стройной, как ее бездетная сестра, и отец никогда не пошел бы на сторону. После того как мать снова заболела, мне каждый воскресный вечер приходилось убирать посуду с крышки ванны у нас на кухне. Постелив на полу под окном два полотенца, я стопками составляла на них тарелки, чашки и вазочки. Я убирала разноцветные фланелевые полотенца, которые мы держали в ванне, и открывала краны, проверяя температуру локтем, а потом шла в спальню раздевать мать. После того как я помогала ей опуститься в воду, я мыла ее фланелью, а она лежала и командовала. Я обращалась с ней нежно и осторожно, но всякий раз она указывала, полотенцем какого цвета какие части тела в каком порядке протирать: такое-то – для подмышек, такое-то – для груди, такое-то – для промежности, хотя я так никогда и не выучила этот порядок, к тому же он никогда не повторялся.
* * *
Питер перенес Кару к дому, ее тело было обмякшим, но живым. Он успел натянуть брюки, а я всунула мокрые руки в халат: казалось, даже в таком экстренном случае каждому из нас требовалось соблюдать какие-никакие приличия, хотя Кара по-прежнему оставалась обнаженной. Я набрала для нее ванну, и он положил ее, бессмысленно глядящую на нас, в воду – и встал на колени рядом. Я опустилась на сиденье унитаза. Я не совсем понимала, что намеревалась сделать Кара. Мне пришло в голову, что, если бы она не хотела, чтобы ее спасли, она не пыталась бы утопиться, когда мы рядом, и я задумалась, возможно ли инсценировать такой эпизод для пущего драматического эффекта. Как способ заставить Питера и меня отвести взгляд друг от друга и снова посмотреть на нее. Могла ли она задержать дыхание, нырнуть и потом, когда Питер откачивал ее, сделать вид, что выплевывает воду? Но мне хотелось утешить Питера точно так же, как он утешал Кару. Мне хотелось сказать ему: все будет хорошо, если только он позволит мне помочь.
– Что я могу сделать? – спросила я.
– Все нормально, все у нас будет в порядке, – ответил Питер.
Мы втроем молча сидели так несколько минут (ну да, Кара скорее лежала), и тут вдруг я смущенно осознала и наготу Кары, и неподвижность их обоих. Ни он, ни она не смотрели на меня. Я принялась выковыривать чешуйки грязи из-под ногтей.
– Может, мне лучше принести рюмку бренди? – спросила я.
– Вам лучше лечь в постель, – отозвался Питер. – Мы справимся.
Я встала. Мне не хотелось уходить, не хотелось, чтобы меня исключали из этого круга.
– Притащу немного бренди.
Мне хотелось оказать им хоть какую-то услугу.
– Пожалуйста, – произнес он. – Просто ложитесь спать.
Поднявшись к себе, я не могла удержаться и заглянула в глазок – так быстро забыв обещание, которое дала себе во время поездки в Лондон. Я так и не убрала телескоп из-под половицы. Подняв доску, я смотрела на Кару, лежащую в ванне, попрежнему отвернувшись к стене, и на Питера, облокотившегося о край и бережно выбирающего водоросли из ее волос.
18
Утром Питер разбудил меня, постучавшись, и извинился, глядя мне в глаза, когда я ему открыла. Ему надо было отлучиться, и он спрашивал, не могла бы я присмотреть за Карой. Он не сказал, что мне следует делать, если она попробует устроить что-нибудь подобное вчерашнему, он вообще не упоминал про этот вечер, но я, конечно, ответила «да». Мне приходилось брать на себя немалую ответственность, но я по-прежнему хотела ему помочь.
Чистя зубы у окна ванной, я выглянула наружу и увидела, как Кара тащит стремянку по плиткам террасы. Я подумала, что мне надо бы спуститься вниз и остановить ее, и стала орудовать щеткой быстрее. Я отошла к раковине выплюнуть остатки пасты и прополоскать рот, а когда я вернулась к окну, лестница стояла под апельсиновым деревом и Кара уже забралась на верхнюю ступеньку. Мне пришлось высунуться сильнее, чтобы увидеть, что она делает. Солнце посылало блики сквозь искривленное стекло оранжереи. Кара потянулась, шаря руками в листве. Она покачнулась, и все мое тело дернулось, руки полетели вперед, ожидая ее падения, – точно я могла поймать ее, не отходя от окна. Я уже хотела окликнуть ее, но спохватилась, что от внезапного звука она может вздрогнуть, а я, даже если помчусь к ней опрометью, не успею вовремя. Подняв руку над головой, она быстро шевелила ею, я не хотела смотреть, но не могла оторвать взгляд. Кажется, она ухватилась за лист и потянула к себе одну из веток – задумав, вероятно, приготовить приправу к салату из уксуса, оливкового масла и апельсинового сока или сироп из горьких апельсинов, который мог бы подойти к сладкому бисквитному пудингу, хотя я знала, что эти плоды, скорее всего, окажутся совершенно несъедобными. Несколько штук упало вниз, и она слезла со стремянки на безопасную землю.
