Может быть, он почувствовал, что сказал достаточно, а может, ему хотелось оставить что-то невысказанным, он на какое-то время закрыл глаза, а когда открыл, то произнес:
– У Кары бывают кое-какие странные идеи. У нее туман в голове. Мы должны обращаться с ней мягко. Мы должны присматривать за ней.
Он выпрямился на своем сиденье и поглядел на меня.
– Вы же не хотите сказать, что она может причинить себе вред?
– Она все время мне напоминает о той сделке, о том соглашении, которое мы с ней заключили еще давным-давно. Но у нее не хватит духу кому-то причинить вред, что бы там она ни говорила. Мы просто должны проявлять осторожность.
– Что за соглашение?
– А, неважно. Парочки вечно друг другу что-нибудь такое говорят. Что-то вроде обещания, сами знаете.
Я не знала, но видела, что ему хочется свернуть этот разговор.
– Она считает, что ей нужно пострадать. Расплатиться за это.
– За то, что она отпустила Финна? – Я старалась употреблять те же слова, что и Кара – когда мы сидели на пирсе.
Питер сделал едва заметный кивок – микроскопический знак согласия.
– А кто отец?
– Тот подпасок в Ирландии.
– Но она… – Я осеклась, но все-таки продолжила: – Она так убедительно, так определенно твердила, что у них не было… что они не…
Я не могла при Питере произнести слово «секс», а выражение «заниматься любовью» казалось мне слишком романтичным для того щупанья у валков сена, которое описывала Кара.
– Мы все отлично знаем, что говорит Кара! – Он оторвал руки от руля и шмякнул по нему ладонями. Моя кисть слетела с его рукава и легла мне на колени раскрытой горстью вверх, точно жук, которого перевернули и оставили валяться на спине. – Она говорит это всем, кто соглашается слушать. Вам. И, наверное, последнему католическому пастору, который еще остался в Шотландии. И этому соседскому викарию. Она забеременела. У нее был секс в амбаре, или в коровнике, или не знаю где. И я не понимаю, почему она не может это признать. И никто из тех врачей, к которым я ее водил, тоже не понимает. Она никогда не будет довольствоваться жизнью незаметного человека. Это все проклятая церковь, это все паскудная религия. Ох уж эти религии! Все разумные человеческие существа знают, что это невозможно.
– Да, конечно, – отозвалась я. – Бедная Кара.
Недавно Кара почти убедила меня в правдивости своей истории. Теперь пришла очередь Питера, и я видела, что вела себя как дура. Конечно же, у этого ребенка имелся отец. И это явно был Падди.
Питер опустил лоб на руль и вздохнул.
– Простите. – Голос его звучал глухо. – Все это вас совершенно не касается, Фрэнни. Извините, если мы вас отпугнули.
Я втайне так и просияла, услышав это «Фрэнни».
– Не беспокойтесь, – ответила я. – То, что Кара говорила, тут ни при чем. Мне просто надо было ненадолго уехать, проветриться. И я хотела зайти в Лондоне в библиотеку – посмотреть, не найду ли еще чего-нибудь про этот мост.
Он опустил свое окно, и мимо нас пронесся ветерок, пахнущий жатвой.
– Значит, в здешней библиотеке вы не смогли ничего найти? Я ведь так и не починил балкон. Надеюсь, вы забрались наверх без происшествий.
– Без всяких происшествий, – заверила я. – Но я ничего не нашла.
В один из дней, когда они с Карой спали после ланча и нескольких бутылок вина, я действительно наведалась в линтонсскую библиотеку. Открыв дверь, я увидела, что прямо посреди комнаты, на вырванных из книг страницах, которые никто так и не удосужился убрать, сидит заяц. Французское окно, ведущее на террасу, оставалось раздвинутым, но заяц не повернулся и не удрал. Круглогрудый и большеногий, он недоброжелательно уставился на меня, пока я, не выпуская ручки двери, не отступила обратно в коридор и не закрыла дверь.
Питер взглянул на меня.
– Мы по вас скучали. Я по вас скучал.
Я словно почувствовала все свои внутренности – легкие, печень, сердце. Он взял мою руку, упавшую мне на колени, и сжал пальцы, и я была уверена, что он тоже ощущает биение крови в моем теле.
– Мы привыкли, что вы где-то рядом. В вас есть что-то такое, что смягчает и меня, и Кару. Какое-то успокоительное влияние.
Я смущенно рассмеялась:
– Меня и не было-то всего пару ночей.
Он тоже засмеялся, и очарование момента рассеялось.
– Конечно, – произнес Питер.
Он выпустил мою руку и завел машину. Выжав сцепление, он в три приема развернулся.
– Вы хорошо провели время в Лондоне? – спросил он. – Видимо, встретились там со старыми друзьями? Обязательно дайте мне свои рекомендации по части ресторанов, когда я в следующий раз соберусь в столицу. Вы наверняка знаете массу таких мест.
Когда мы почти доехали до дома, он заметил:
– Мы с Карой сгораем от нетерпения. У нас есть для вас кое-какие сюрпризы.
Мы приблизились к воротам, и я, нагнув голову, поглядела на Линтонс сквозь ветровое стекло. Восточный фасад выглядел все таким же аскетичным. Кто-то смотрел из чердачного окна, из комнаты напротив моей: бледный овал, глаза, рот и нос едва различимы, я даже не могла определить, женщина это или мужчина.
– Это Кара там, на чердаке? – спросила я, и Питер замедлил ход машины, чтобы тоже взглянуть наверх. Мои пальцы коснулись материнского медальона, висящего на шее, – холодного металлического сердца.
– Где? Вон она.
Одно из окон под моими было поднято, и Кара высунула голову наружу.
– Фрэнсис! Ты вернулась! – крикнула она.
Мы вышли из машины.
– Но кто-то был там наверху у окна, – сказала я Питеру. – В доме есть кто-то еще?
– Видимо, это какая-то игра света. Тут больше никого нет.
– Скорей! – позвала Кара.
Питер помахал, и я тоже – но слишком поздно, она уже успела нырнуть внутрь. Я захотела снова посмотреть, что там на чердаке, но была уже слишком близко к дому и не могла увидеть верхние окна.
Мы прошли через парадную дверь. Внутри стояла та же знакомая промозглость (несмотря на теплый вечер), и под ногами у меня привычно похрустывали обломки штукатурки. Питер первым двинулся по главной лестнице.
– Что же это? – спросила я. – Что за сюрприз?
На самом деле я не очень-то хотела это знать. Я хотела подняться прямо к себе на чердак и проверить, не трогал ли кто-то вещи, не вернулась ли подушка в ванну, не валяется ли на подоконнике еще одна дохлая мышь. Но с верхней лестничной площадки мы сразу свернули в коридор, ведущий к их комнатам.
– Вам надо закрыть глаза, – заметил Питер, когда мы подошли к их двери.
– Зачем? – спросила я. – Что там такое?
