13
Я села в автобус, идущий от вокзала Ватерлоо на северо-запад, и вышла в Доллис-Хилле. Я могла бы воспользоваться метро, но мы с матерью обычно ездили в Лондоне на автобусе – когда уже не могли себе позволить такси. Мать говаривала, что, если случится авария, ей хочется иметь возможность видеть, как катится ее оторванная голова, а не разыскивать ее в потемках.
Меня не было всего две недели, но Лондон уже казался чужим. Или это я стала для него чужой.
Стоя в наползающей темноте возле дома 24 по Форрест-роуд, я думала о двух женщинах, которые почти тридцать лет жили тут в комнатах на верхнем этаже. Мою мать воспитали так, что она всегда имела определенные ожидания: пара слуг, приятный дом, любящий муж, один-два ребенка. И она считала, что все это получит, когда состоялась ее помолвка с богачом Лютером Джеллико, ее троюродным или четвероюродным братом. Но Лютер отложил свадьбу на два года, а потом еще, так что ей пришлось дожидаться, пока он вернется из Галли-поли
[23]. Когда мне было десять лет, этот брак распался. Приемы в роскошном ноттинг-хиллском доме, одежда, сшитая на заказ, изысканные обеды, – все это кончилось. Мой отец переселил меня с матерью в небольшую квартиру на севере Лондона.
Мать называла это место «отдельными апартаментами», но дом 24 по Форрест-роуд не до конца разделили на части, так что парадный вход у нас оставался общим с миссис Ли, соседкой снизу. То же самое касалось котельной и водопровода. На кухне громоздилась ванна, которую при необходимости превращали в стол – накрывая крышкой. На то, чтобы наполнить ванну горячей водой, уходил целый котел, о чем миссис Ли любила кричать нам наверх. У нас с матерью была одна спальня на двоих, в передней части дома. И одна кровать на двоих. Вторая спальня была забита мебелью и одеждой, привезенными матерью из Ноттинг-Хилла.
Я поднялась к подъезду по дорожке и заглянула в прорезь для почты на входной двери, но различила лишь кусок перил и свет, проникавший через кухонное окно миссис Ли. Я надеялась ощутить радость от возвращения или хоть ностальгию, но с таким же успехом я могла заглядывать в чей-то чужой дом. И я поняла, что теперь мне здесь не место.
Сев на автобус, идущий обратно в центр, я смотрела на семейства в освещенных окнах домов, мимо которых мы проезжали: вот мужчина в шлепанцах читает газету; вот девочка стоит коленками на диване, прижав нос к стеклу, и ждет, когда отец придет с работы; вот молодая женщина в кресле с прямой спинкой, на лице – мелькающие блики телевизора. Самые обычные жизни.
Сойдя где-то в Фицровии, я бродила по улицам, пока не наткнулась на небольшую гостиничку, которая показалась мне подходящей: по-видимому, не очень дорогая, но с недавно выстиранными тюлевыми занавесками, с чисто выметенными тремя ступеньками к входной двери. Внешний облик ее ничем не напоминал пансион, где я жила после смерти матери – прежде чем уехать из Лондона.
Хозяйка, похоже, мне обрадовалась. Показала номер на втором этаже: поднявшись, нужно было повернуть за угол и пройти по коридору, устланному ковром с цветочными узорами и освещенному в дальнем конце – благодаря арочному окну. Придержав дверь спальни, она продемонстрировала мне единственную маленькую кровать, втиснутую в угол, и гардероб – слишком узкий для того, чтобы разместить в нем перекладину с вешалками. Она назвала цену, и я ответила: «Очень хорошо», и потом она сказала, что мне придется провести тут не меньше двух ночей, потому что сейчас август, и я снова ответила: «Очень хорошо» и согласилась, что действительно хотела бы оба вечера обедать здесь в столовой, оба утра получать тут завтрак. Она указала на выключатель в коридоре: нажимаешь кнопку, и специальный таймер постепенно поднимает ее, пока она не щелкнет и свет не погаснет. Заодно она распахнула передо мной ванную комнату, располагавшуюся ближе к лестнице. Все было опрятное, аккуратное, чистое.
Когда я спустилась вниз, столовая, находившаяся в передней части дома, пустовала, хотя я слышала, как люди приходят и уходят через парадную дверь, поднимаются и спускаются по лестнице. Еда была так себе, но я проглотила все три блюда: паштет из печенки, крошившийся под ножом, пресное куриное фрикасе, вазочку мороженого с размякшей вафлей. Я представила себе, как Кара в Линтонсе готовит обед и как потом они вдвоем, без меня, сидят в темноте на ступеньках портика, и в жестяных кружках у них вино, и они болтают про музей и про свои находки. Я уже убедила себя, что между мною и недостающей частью телескопа невозможно выстроить какую-то связь, что теперь у них не больше, чем прежде, поводов узнать, что эта трубка прячется под половицей. И еще я успела решить, что обязательно выдерну ее, как только вернусь. Я воображала, как они закуривают и обсуждают, что делать со всеми этими штуками, которые лежат в музее. Кара наверняка убедит Питера дать телеграмму мистеру Либерману. Снова сосредоточившись на окружавшей меня безотрадной обстановке, я ощутила, как меня охватывает тоска по дому, и поспешила покинуть столовую. Поднявшись наверх, я разделась, развесила одежду на крючках гардероба, поставила туфли в промежуток между кроватью и стеной – одну за другой, пятку к носку. Вернулись другие постояльцы, и до меня донеслись обрывки разговоров, но я, видимо, очень вымоталась, потому что провалилась в сон и проснулась только под конец завтрака и обнаружила в столовой только пустые чашки и грязные тарелки, оставшиеся после тех гостей, которые поели до меня.
* * *
Я узнала женщину, которая сидела за столом дежурной у входа в Британский музей. Я улыбнулась, показывая ей свой пропуск, и спросила: «Как у вас сегодня дела?» – надеясь, что она поздоровается со мной, назвав по имени. Она кивнула, показав, что я могу пройти, и я поняла, что она меня не помнит. Я проследовала в круглый читальный зал.
Войдя, я подняла глаза на прекрасный купол потолка (я видела, как это делают туристы), пытаясь снова, как когда-то, испытать душевный подъем при мысли обо всех хранящихся тут книгах, при взгляде на все эти головы, склонившиеся над учеными занятиями, и надеясь обрести комфорт в знакомых звуках откашливаний и потягиваний носом. Ряды столов располагались как спицы колеса, расходясь от центра к полкам по кругу. Моя привычная спица указывала на три часа: обычно я сидела в предпоследнем кресле. Но в этот раз мое место уже освещала лампа, и над моим столом сгорбился какой-то мужчина. Я отыскала пустое кресло возле входа, куда просачивался уличный шум и сквозняк.
Заполняя карандашом знакомые формуляры, я заказала те же книги, которые изучала после того, как получила первое письмо от мистера Либермана. Я подумала, что могла пропустить упоминание о мосте или о его архитекторе. Ожидая своих книг, я поинтересовалась насчет старых номеров ирландских газет. Я уверяла себя, что мне просто любопытна история Кары, что я вовсе не проверяю, говорит ли она правду. Служитель за стойкой сообщил, что они хранятся в другом месте – в Колиндейле, но что сейчас этот филиал временно закрыт на ремонт. С его помощью я сумела удостовериться, что битлы действительно играли в Дублине в ноябре 1963 года, но я так и не нашла фотографию юной Кары с тушью, потекшей по щекам.
