Питер с Карой тем временем вытащили из упаковочных ящиков, набитых соломой, китайские вазы, скульптуру Геракла (насколько я его признала), держащего за спиной три яблока. В других ящиках обнаружилось немалое количество кривых мечей. На шкафах стояли стеклянные куполки с чучелами животных: сотни крошечных птичек, неподвижных и тем не менее словно в ужасе спасающихся от орла, который вечно парит над ними. Никого из них он никогда не сумел бы поймать – и все-таки они уже были мертвы. Я увидела белок, рыб, пару экзотических ящериц с ощетиненными, оборчатыми шейными пластинами, с пастями, приоткрытыми в неслышном шипении. Взрослый медведь гризли стоял на задних лапах, оскалив клыки. Я похлопала его по шкуре, проходя мимо.
– Не бойся, парень, – шепнула я ему. – Мы тебя не долго будем тревожить.
Комната тянулась и тянулась, и не было конца трофеям коллекционеров и фамильному имуществу. Открыв небольшой кожаный несессер, я обнаружила в нем баночки засохшего крема и серебряную щетку для волос с застрявшими в ней длинными седыми нитями. Я быстро его захлопнула.
Питер присвистнул:
– Эта штуковина стоит кучу денег.
Он поднял статуэтку кошки, сидящей выпрямившись на деревянной подставке, хвост вокруг лап, уши прижаты. Питер взвесил ее на руке.
– Бронза. Египет. Возможно, Двадцать шестая династия.
– Мистер Либерман будет в восторге, – заметила я, пробираясь к нему.
Питер глянул на меня:
– Вы же не хотите, чтобы все это отправили в Америку? Я-то думал, вы против. И потом, никакая из этих вещиц не значится в инвентарной описи, Фрэн. По крайней мере, в моей. И в вашей тоже, полагаю.
Он поставил кошку на высокий комод, и она надменно воззрилась на нас оттуда.
Наверное, это и был тот момент, когда я могла бы сказать: никакие из этих вещей нам не принадлежат, все это принадлежит мистеру Либерману или наследникам Доротеи Линтон, если Виктор сумеет их разыскать. Но я промолчала.
У моих ног лежал плоский футляр. Опустившись на корточки, я открыла его, чтобы не смотреть в лицо Питеру, нехотя соглашаясь с его мыслями, – как будто, избегая его взгляда, я могла избежать сообщничества. Внутренняя поверхность футляра оказалась устлана лиловым бархатом и имела углубления, словно для хранения разобранного на части музыкального инструмента. От этой штуки пахло деревом и канифолью. Я вытащила одну из секций – черную трубку. Я даже не потрудилась присмотреться, что это такое. Я все думала, как бы спросить Питера о том, что мне рассказала Кара.
Питер взял этот предмет у меня из рук.
– Телескоп, – пояснил он, и я побледнела. – Настоящее чудо. – Он раздвинул все три трубки прибора и навел объектив на дальний конец помещения, где Кара один за другим выдвигала ящики большого гардероба. – Превосходно. – Непонятно было, о чем он – о Каре или о качестве оптики. – Держите. – И протянул телескоп мне.
– Нет… спасибо.
Мне не хотелось прижиматься глазом к линзе в присутствии Питера: я словно бы опасалась, что это действие подскажет им, как я подсматривала за ним и Карой с помощью подобной трубки.
– Давайте же. Он великолепно сделан.
– Я не могу закрывать только один глаз, – заявила я. – Не умею подмигивать.
– Правда? Любопытно.
Встав у меня за спиной, он прикрыл ладонью мой левый глаз. Взяв телескоп, я поднесла его к правому, ощутив знакомый холодок металла. Так мы стояли, в этом неловком перевернутом полуобъятии, и у меня не оставалось выбора: пришлось посмотреть в окуляр.
– А теперь подкрутите, чтобы навести резкость, – посоветовал он.
– Вот так? – уточнила я, поворачивая трубку, хотя, конечно же, и сама знала, как эта штука работает.
Я крутила ее, пока в стеклянном кружке не показалось предельно четкое лицо Кары, прекрасное, заостренное в какую-то готическую стрельчатую арку под ее волосами.
Питер встал на колени над футляром.
– Смотрите, – сказал он, и я опустилась рядом с ним.
Я чувствовала биение крови в ушах, чувствовала, как от шеи к щекам поднимается румянец. Нас загораживал диван, и наши головы были так близко, что я ощущала запах его крема для бритья и слышала, как слегка поскрипывает его успевшая отрасти с утра щетина, когда он проводит рукой по щеке. Он уложил телескоп обратно в его выемку, и я хотела уже опустить крышку футляра.
– Подождите, – произнес он. – Одной детали не хватает. – Его пальцы нащупали пустое гнездо. – Она тут лежала, когда вы открыли? – Он поискал на полу, словно я обронила эту штуку. – Самая маленькая.
– Может, и лежала. Не знаю.
Я слишком быстро встала, и голова у меня закружилась. Я вдруг почувствовала, как здесь не хватает воздуха. Я не могла сказать ему, что знаю, где недостающая вещь.
– Набор обесценится, если одна часть пропадет. – Он снова внимательно осмотрел пол рядом с футляром. – Проклятье.
Я пошатнулась, и как раз в этот момент он глянул вверх.
– Фрэн, с вами все в порядке?
Он поднялся и взял меня за локоть, но я отстранилась. Кара уже перестала рыться в ящиках и теперь смотрела на нас. Комната начала темнеть по краям.
– Фрэн? – повторил он.
– Извините, – выговорила я. – Мне просто нужно глотнуть свежего воздуха.
Спотыкаясь, я выбралась из музея и побежала через оранжерею, не разбирая дороги, не зная, куда направляюсь. Изначальную структуру сада еще можно было различить из верхних окон дома, однако здесь, на уровне земли, все эти причудливые высоченные заросли мешали разглядеть план. Нагнув голову, я пробивалась вперед, ввинчиваясь между стволами и листьями, пока они не сомкнулись за моей спиной. Я протискивалась через них, словно двигаясь против течения, и, когда они поредели, я вышла к тайному центру зеленого лабиринта – круглому пруду. Я слышала, как Питер зовет меня с террасы, но я съежилась под живой изгородью, волнуясь, как бы он не отправился искать меня на чердаке. Положила ли я половицу в ванной на место? Конечно. Но теперь я представила, как он туда заходит и замечает, что одна половица не закреплена. Поднимает ее и видит недостающую трубку телескопа. А если я все-таки не положила доску на место? Надо ли мне пойти наверх и проверить? Успею ли я до него? Я в нерешительности выпрямилась. Еще раз услышала, как Питер меня зовет, и снова прижалась к зеленым стеблям. И не двигалась, пока не прошло несколько безмолвных минут. Только тогда я пробилась обратно сквозь всю эту зелень.
Я вбежала в дом, пронеслась по парадной лестнице наверх, к двери, обитой сукном. В ванной у меня никого не было, и половица, разумеется, лежала на месте. Выйдя и закрыв за собой дверь ванной комнаты, я схватила сумочку, валявшуюся в спальне. Этажом ниже я осторожно прокралась по коридору, ведущему к Каре и Питеру, и прижалась ухом к их двери, но из-за нее не доносилось ни звука. Я вошла в их гостиную, отыскала ручку и клочок бумаги и оставила записку на походном столе: «Уехала в Лондон. Не знаю, когда вернусь».
