– Все равно, четырнадцать лет – это много. Вполне хватит, чтобы понять, что это не для вас.
– Думаете, если кто-то так долго чем-то был, он уже не может стать чем-то еще? Вы не слушали мою проповедь. – Он невесело рассмеялся.
– Нет, я слушала. Конечно, мы все можем измениться, мне просто кажется, что вам не надо так спешить.
– Вот как?
Мне было неловко от его взгляда: казалось, он видит все, что у меня внутри. Я постаралась прикрыть свое смущение банальностями:
– Но я уверена, что вы много делаете для своих прихожан. Городу нужен священник.
– Нужен ли? Я все надеюсь, что паствы станет совсем мало. Тогда мне самому не придется принимать решение. Его примут за меня.
– Может, вам лучше просто перейти куда-нибудь еще?
– Я не могу им помочь, – произнес он. – Не мог помочь силой медицины и не могу помочь силой веры. И вот еще что. Беда в том, что они хотят слишком большой помощи, слишком щедрого прощения. Иногда у меня такое ощущение, словно каждый из них откусывает от меня по кусочку, дюйм за дюймом, клетку за клеткой, пока наконец не наступит момент, когда – пуф-ф! – Он поднял руку, свел пальцы вместе и тут же растопырил их, словно что-то подбрасывая. – И то, что останется, воспарит. Иногда, мисс Джеллико, я ненавижу их. И их вечные нужды. Ну разве это не ужасно? Когда звонит телефон или кто-то стучится в дверь пастората, у меня внутри просто все обрывается и мне хочется только одного – спрятаться. Да-да, именно так: спрятаться от моей собственной паствы в моем собственном церковном дворе. Они жаждут прощения, но кто я такой, чтобы говорить им, что все будет хорошо?
* * *
Меня разбудили крики. Я лежала в постели и слушала: голос Кары, потом – голос Питера. Слов было не разобрать. Я попыталась снова уснуть, но раздались звуки, словно бы что-то бросали или сшибали со стола, с треском хлопнула дверь, по всему дому прогрохотали шаги. На террасе Кара кричала Питеру что-то по-итальянски, снизу вверх. Я вылезла из кровати, завернулась в одеяло и села на пол возле окна, прислонившись спиной к стене. Если уж они ведут себя так громко, можно и прислушаться. Впрочем, я не была уверена, что если они перейдут в ванную, то у меня хватит силы воли не поднимать половицу и не подсматривать за ними в глазок.
– Ну пожалуйста, давай не будем опять все это обсуждать, – взывал к ней Питер из дома.
– Ты никогда мне не верил! – откликнулась Кара.
– Возвращайся в кровать. – В голосе Питера слышалась усталость.
– Ты думал, это Падди, да? Ты всегда думал, что это Падди.
– Не важно, что я думал.
– Вот именно, не важно.
– Но ты же понимаешь, что это невозможно, – увещевал ее Питер сверху. Я чувствовала, что он пытается сдержаться. – Это просто мысль, она появилась у тебя в голове, ты сама не заметила как.
Казалось, его слова еще больше ее разъярили, и она завопила:
– А как насчет Марии? Как ты это объяснишь?
Я мельком подумала: кто такая эта Мария?
– Черт возьми, это просто сказка! – крикнул Питер. Она его все-таки рассердила. – Это выдумка. Там все неправда.
Видимо, после этого Кара в гневе удалилась: какое-то время раздавался только голос Питера, звавшего ее. Потом окно закрылось, и его шаги застучали по дому. Я вернулась в постель и больше ничего не слышала.
* * *
Оранжерея, выстроенная под прямым углом к дому, являла собой его маленькую стеклянную сестрицу. Шесть колонн ее портика были тоньше и не имели таких затейливых украшений, и ступени, ведущие к бывшему классическому саду-цветнику, – где живые изгороди одичали, а гравийные дорожки между ними заросли, – были более узкими и короткими. В библиотеке Британского музея я читала, что эта оранжерея стала первой теплицей, где дождевую воду с крыши направляли во внутренние колонны, чтобы потом поливать растения.
Питер не включил этот объект в маршрут своей экскурсии, и дверь оставалась на замке, так что мне удалось лишь заглянуть сквозь окна, заляпанные зеленым, чтобы полюбоваться на разбитые плитки пола и ржавеющие железные скамьи. А еще я увидела апельсиновое дерево. Лохматое и нестриженое. Оно было царем оранжереи. Оно вымахало до потолка – до пятнадцати футов. И порывалось расти дальше, словно Алиса в Стране чудес: его ветки уперлись в стекла, так что те треснули. Ствол был около шести дюймов в диаметре, и я решила, что этому дереву лет тридцать, а может, и все пятьдесят.
Я сидела на стене, окружавшей террасу, и зарисовывала восемь арочных окон строения, дорические колонны, двойные стеклянные двери. Мне следовало бы все это обмерить, записать количество разбитых стекол, отметить, какие секции безнадежно проржавели и нуждаются в замене: в общем, сделать архитектурный чертеж, а не какой-то эскиз, пытающийся уловить дух этого сооружения, его свет и тени, его историю. Но я уже перестала всерьез заниматься отчетом для мистера Либермана. Я больше не беспокоилась об этой работе и вообще почти не думала о ней. Иногда я для собственного удовольствия делала набросок какого-нибудь строения, но праздность Кары и Питера заразила меня, и обычно я не давала себе труда выполнять даже такие несложные действия.
– Питер заснул, – сообщила Кара, подходя ко мне сзади. – Ты знала, что он спит с ключами от дома под подушкой? Видимо, боится, как бы я не сбежала.
Я промолчала о том, что мы в саду, все двери наружу отперты и ничто не мешает ей укатить на велосипеде по аллее. Было три часа дня.
– Но смотри-ка! – Она вынула связку ключей из-за спины и позвенела ими. – Я двигалась очень-очень тихо. Я их вытаскивала по чуть-чуть, и мне удалось его не разбудить.
Она села рядом со мной на стену, свесив ноги, как и я, и посмотрела через мою руку на то, что я рисую.
– Как красиво, – заметила она.
Я отодвинула от себя альбомчик и перевела взгляд с него на оранжерею и обратно:
– Думаю, неплохо вышло.
Она предложила мне сигарету. Мои почему-то всегда мялись, и мы над этим неизменно посмеивались.
– Питер подумывает купить фотоаппарат, чтобы ему не нужно было делать никаких чертежей. Но эти штуки дорогие. – Она потерла пальцами, намекая на деньги.
– И потом, надо же будет проявлять пленку, – добавила я.
Мы слегка отклонились назад, задрав лица к солнцу, и сидели так, попыхивая сигаретами.
– Он вечно переживает насчет денег, – произнесла она. – Сколько стоит это, сколько стоит то. – При словах «это» и «то» она взмахивала сигаретой в воздухе. – Вечно жалуется, сколько ему приходится работать, а денег у нас все равно нет. Уверяет, что я их все трачу на еду. Но мои обеды ему нравятся.
Видимо, она забыла, что уже говорила мне это.
– Вот мы и торчим в Линтонсе, вместо того чтобы поселиться в городе – в том же «Хэрроу». Или снять какой-нибудь милый коттеджик. – Она сделала глубокую затяжку, словно готовясь к очередному спору. А ведь совсем недавно, когда мы стояли на верхнем конце луга, она утверждала, что не хочет отсюда никогда уезжать. – Но я знаю, на что он тратит свои деньги. На жену!
