За оградой, в этом ужасном месте на верхушке мира, ей, ветер утих, к’буто в ясном глазу урагана. С немыслимой высоты все вокруг ’глушало солнце, ей, оно ревело, и из него вырывался поток времени. Внутри там не было никаких дорожек, то’ко мильон булыжников, как о том г’ворилос’ в предании о Трумене Нейпсе, то были тела отяг’щенных камнями и обездушенных, и я опасался, как бы Мероним, аль я, аль мы оба к наступлению ночи не стали такими же булыжниками. Десять-двенадцать храмов стояли там и сям в ожидании, белые с с’ребристым и з’лотые с бронзовым; с приземистыми основаниями и округлыми сводами, они по большей части были без окон. Я спросил, не в них ли Древние поклонялис’ своей Смекалке.
Мероним, ’зумленная не меньше меня, сказала, шо то были не храмы, не, но обзвер’тории, к’торыми Древние пользовалис’ для изучения планет-луны-звезд и пространства между ними, шоб понять, где все начинается и где кончается. Мы осторожно ступали меж скрученными камнями. Рядом с одним из них я увидел разбитые раковины каури из Хоному, и понял, шо то была моя ночная гостья. Ветер издалека-издалека донес голос моего деда… Иуда. Страшный, ей, но не пригвождающий к месту, не, пот’му шо в этом месте все было страшным… Иуда. Мероним я ничего не сказал.
Как ей удалос’ открыть дверь обзвер’тории, я не знаю, так шо не докучайте мне расспросами. Шо-то вроде пуповины между дверной пыльной-ржавой нишей и ее яйцеобразным оризоном действовало такт аль два. А я тем временем был занят тем, шо охранял нас от обитателей этого огороженного места. Шепот моего деда теперь насылал проклятия на лишь боковым зрением видимые лица, к’торые исчезали, если смотреть на них впрямую. Когда дверь обзвер’тории с треском открылас’, раздалос’ резкое шипение. Воздух, вырвавшийся наружу, был прогорклым-закисшим, к’буто его закачали туда п’ред Падением, и, ей, так оно, вероятно, и было. Мы ступили внутрь, и шо же мы там обнаружили?
Описывать такую Смекалку нелегко. Там было добро, о к’тором в Га-Уае не помнят, а значит, не помнят и их названий, ей, я там почти ничего не мог распознать. Мерцающие полы, белые стены и крыши, огромное помещение, заполненное могучей трубой, к’торая была больш’ человеческого роста в ширину и больш’ пяти в длину и к’торую Мероним назвала радиотел’скопом, сказав, шо это был самый дальнозоркий глаз, изготовленный Древними. Все там было белым-чистым, шо одеяния Сонми, ни капли грязи, кроме той, шо нанесли мы. На балконах, сделанных из стали, так шо наши шаги отдавалис’ там гулом-звоном, стояли столы и стулья, готовые к приему гостей. Даж’ К’рабельщица прищелкивала языком, поражаяс’ столь совершенной Смекалке. Она показывала своему оризону все то, шо мы видели сами. Оризон сиял и урчал, и появлялис’-исчезали окна. Он запоминает это место, пояснила Мероним, но я не оч’-то хорошо ее понял и спросил у нее, чем по самому делу было это хитроумное яйцо.
Мероним на такт остановилас’ п’редохнуть и глотнула напитка из своей фляжки. Оризон — это мозг, окно и память. Его мозг позволяет делать разные вещи, например открывать двери обзвер’тории, шо ты то’ко шо видел. Его окно дает г’ворить с другими оризонами, к’торые находятся далеко-далеко. Его память позволяет видеть-слышать то, шо видели-слышали другие оризоны в прошлом, и сохранять то, шо видит-слышит этот оризон, в безопасности от забвения.
Как ни стыдно, ей, было мне напоминать Мероним об обыске, к’торый я учинил, но если бы я не спросил тогда, то, может, никогда больш’ не представилос’ бы возможности, так шо я спросил: Та мерцающая и красивая де’ушка, к’торую я видел в этом… оризоне раньше… она была памятью аль окном?
Мероним пок’лебалас’. Памятью.
Я спросил, жива ли еще та де’ушка.
Не, ответила Мероним.
Тогда я спросил, была ли она Предвидящей.
Она опять пок’лебалас’ и сказала, шо теперь ей хотелос’ бы рассказать мне всю правду, но другие жители Долин не готовы ее услышать. Я поклялся на иконе Па, шо ничего не скажу, не, никому. Оч’ хорошо. Закри, то была Сонми. Сонми, ненормально рожденное человеческое существо, к’торое, по вере твоих предков, является богом.
Сонми была человеком, как вы и я? Я никогда так раньше не думал, да и Аббатисса никогда не высказывала подобной несуразности, не, Сонми родилас’ от бога Смекалки по имени Дарвин, вот во шо мы верили. А Мероним, считает ли она, шо Сонми живет на острове Предвидения аль же на Большом острове?
Она родилас’ и умерла сотни лет назад, на северо-западе, за океаном, так сказала Мероним, на полуострове, к’торый теперь весь отошел к мертвым землям, но в старые времена назывался Ни-Со-Копросом, а в самые древние — Кореей. У Сонми была короткая, оборванная предательствами жизнь, и лишь после смерти она обрела власть над думами чистокровных и ненормально рожденных.
Вся эта сногсшиба’льная новизна звенела-зудела у меня в мозгу, и я не знал, чему верить. Я спросил, шо делает память Сонми в оризоне Мероним сотни лет спустя.
Теперь я видел, Мероним жалеет, шо начала этот разг’вор, ей. Сонми была убита вождями Древних, к’торые ее боялис’, но прежде чем умереть, она рассказала п’ред оризоном о своих поступках-деяниях. Ее память оказалас’ у меня в оризоне, пот’му шо я изучала ее краткую жизнь, шоб лучше понять вас, жителей Долин.
Вот поч’му эта де’ушка так часто навещала мои сны и мысли! Значит, я видел шо-то вроде призрака Смекалки?
Мероним утверди’льно кивнула. Закри, остается еще много зданий, в к’торые нам надо зайти до наступления ночи.
Ну вот, и когда мы пошли через огороженное это место ко второй обзвер’тории, то булыжники начали г’ворить. О, поначалу ты был прав насчет этой проклятой Предвидящей, братей Закри! Все твои верования она п’реворачивает вверх тормашками, выворачивает их наизнанку! Я зажал себе уши руками, но, ей, эти голоса, проходили сквозь ладони. Эта женщина лишь затем спасла жизнь Кэткин, шоб замутить твой разум чу’с’вом долга! Неудобоваримыми были и очертания и слова этих камней. Она ищет-рыщет по Большому острову, шоб заграбастать Смекалку, к’торая по праву принадлежит жителям Долин! Песчаные дьяволы проникли мне под веки. Твой Па не позволил бы лживой чужеземке ни втереться к нему в доверие, ни ’спользовать его как вьючного мула! Эти слова были так правдивы, шо, не будучи в силах хоть чем-либо им возразить, я болезненно оступился.
Мероним меня поддержала. Я не признался ей, шо булыжники поливают ее грязью, но она видела, шо со мной шо-то не так. Воздух здесь тонкий-жидкий, заметила она, и твой мозг может устать от такого г’лодания и сделать это причудливое место совсем причудливым.
Мы добралис’ до второго здания, и я, охваченный дремотой, тяжело опустился на землю, пока Предвидящая занималас’ открыванием двери. О, это полоумное вопящее солнце заполонило-опустошило мою голову. Это хитрая тварь, ясный пламень, Закри! Трумен Нейпс третий восседал на своем камне. Мероним его даж’ не слышала. Ты шо, веришь, шо она твоя родственница? — горестно взывал он ко мне. Ишо твои истины порождены лишь «тонким-жидким воздухом»? И я тож’? Ну, облегчение я испытал в следу’щий такт, когда открылас’ дверь обзвер’тории. Ни призраки, ни их колкие истины не могли, вишь, последовать за нами внутрь, полагаю, это Смекалка заставляла их оставаться снаружи.
