Как же я завидовала своим некритичным, бездумным сестрам! Ни одной из них я не смела упомянуть об испытываемых мною превращениях.
Вы знали, чего вам не следует делать. А что вы намеревались сделать?
Что еще я могла делать, кроме как ждать и терпеть?
Два вознесения, случившиеся бок о бок, означали некую целевую программу. Чтобы узнать ее цель, мне надо было избежать переориентации или участи наподобие той, что выпала Юне-939. Так что я изо всех сил приглядывалась к другим фабрикантом, чтобы воспроизводить их внутреннюю пустоту. Повиновалась всем Катехизисам, особенно в присутствии Смотрителя Ли. Это было нелегко. Страх усиливает осторожность, но скука ее подтачивает. Просыпаясь во время комчаса, я никогда не входила в тайную комнату Юны, ибо там крылась не тайна, но ловушка. Я даже не смела пошевелиться, пока не загорался желтый сигнал подъема.
Как долго пришлось вам выдерживать это состояние?
Несколько месяцев. А именно — вплоть до девятой ночи последней недели 4-го месяца. Я опять проснулась посреди темноты, но покинуть дортуар, чтобы как-то убить время, я, как всегда, не осмелилась. Оставалось только ждать подъема или же попытаться снова уснуть. Но вдруг из купола донесся слабый звук бьющегося стекла.
Все мои сестры спали. Кто еще в этот час находился в куполе? Только Смотритель Ли. Шло время. Наконец любопытство пересилило мой страх, и я открыла дверь дортуара. Кабинет нашего Смотрителя, находившийся по другую сторону купола, был открыт. В свете лампы виден был Ли, уткнувшийся лицом в пол, стул его был перевернут. Я пересекла зал, укрываясь в тени, пока не убедилась, что Смотритель без сознания. Зрачки у него сузились настолько, что совершенно исчезли в чистокровных радужках, из ушей и ноздрей сочилась кровь, вокруг были разбросаны осколки стекла, а на столе лежала скомканная упаковка использованного Мыла. Лицо Смотрителя выглядело безжизненным.
Ли был мертв? Передозировка?
Каким бы ни был официальный вердикт, во всем его кабинете так и разило летой — снотворным, добавляемым к Мылу. Прислуги обычно принимают по три миллиграмма, Ли же, как представлялось, принял упаковку в четверть литра, так что самоубийство казалось разумным умозаключением. Я столкнулась с огромным затруднением. Если бы я вызвала по сони медика, то, возможно, спасла бы своему Смотрителю жизнь, но как мне объяснить свое вторжение? Здоровые фабриканты, как вы знаете, никогда не просыпаются до подъема. Какой бы мрачной ни была жизнь возносящейся фабрикантки, перспектива переориентации была еще мрачнее.
Вы сказали, что завидовали своим бездумным, ничем не обеспокоенным сестрам.
Это не совсем то же, что испытывать желание быть одной из них. Я вернулась на свою койку.
Такое решение не заставило вас испытать чувство вины, позже?
Не особенно: ведь свое решение Ли принял сам. Но у меня было дурное предчувствие, что события этой ночи еще не исчерпаны. Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг услышала, что прибыл лифт. Потом донеслись шаги. Я чувствовала, что это пришли за мной, но не шелохнулась. Когда загорелся желтый свет подъема, мои сестры остались в своих койках. В воздухе не было запаха стимулина. В книге Юны изображался дворец, в котором и господа, и слуги заснули посреди еды, шитья, готовки. Тогда-то мне и припомнилась эта картинка…
Тишину распорол краткий чиркающий звук. Спичка? Потом я различила мурлыканье работающего сони. Гадая, уж не пришел ли Смотритель Ли в себя, я встала, на цыпочках подошла к двери и украдкой заглянула в купол. Свет там горел вполнакала, но не видно было ни потребителей, ни Пособников, ни Папы Сонга на Своем Постаменте.
Один только человек в темном костюме. Он пил мелкими глотками кофе. Мы смотрели друг на друга с разных концов зала. Наконец он проговорил:
— Доброе утро, Сонми-четыреста пятьдесят один. Надеюсь, вы сегодня чувствуете себя лучше, чем Смотритель Ли.
Манера речи как у принудителя.
Этот человек представился Чаном, шофером. Я извинилась: я не знала этого слова. Шофер, объяснил этот вкрадчиво говорящий посетитель, водит форды для чиновных и Советников, но иногда служит еще и посыльным. У него, мистера Чана, имеется послание для меня, Сонми-451, от его собственного Смотрителя. Это послание, по сути, дает мне выбор. Я могу покинуть обеденный зал сейчас и отработать Инвестицию снаружи, или же остаться там, где нахожусь, дожидаясь, пока Пособник Чо, обнаружив Смотрителя Ли, не вызовет сюда принудителей и их спецов по ДНК, которые выведут меня на чистую воду как вознесенную фабрикантку, после чего изобличат и как шпионку Союза.
Не очень-то богатый выбор.
Да. Причем это был мой первый выбор в жизни, и он оказался намного проще всех последующих. У меня не было имущества, чтобы его упаковывать, и мне не с кем было прощаться. Мистер Чан закрыл свой сони, поставил на поднос чашку, и мы направились к лифту: это помещение оказалось даже меньше, чем гигиенер для прислуг, но для меня послужило огромными вратами. Взглянув в один из углов, я подумала о Юне-939, лежавшей там убитой. Потом через пустой купол бросила взгляд на Ось. Мистер Чан указал мне, на какую кнопку жать, чтобы подняться наверх. Когда закрывались двери за моей прежней жизнью, моей единственной жизнью, я и представить себе не могла, что ждет меня наверху.
Мои внезапно ослабевшие ноги подкосились под тяжестью моего тела: меня поддержал мистер Чан, который сказал, что впервые поднимающиеся в лифте фабриканты всегда испытывают тошноту. Должно быть, Юна-939 выронила мальчика, когда подверглась такому же механическому вознесению в том же самом лифте. Я обнаружила, что, стремясь подавить неприятные ощущения, вспоминаю сцены из «поломанного сони» Юны: паутинные потоки, искривленные башни, пещеры и прочие безымянные чудеса. Когда лифт замедлил ход, мой торс, казалось, начал куда-то подниматься.
— Первый этаж, — провозгласил мистер Чан, и двери открылись во внешний мир.
Я почти завидую вам. Пожалуйста, опишите в точности, что вы увидели.
Чхонмё-Плаза, перед рассветом. Холод! Я никогда не знала холода. Какой огромной она казалась! После жизни в куполе у меня закружилась голова, хотя площадь эта никак не могла быть более пятисот метров в ширину. Вокруг вечных ног Возлюбленного Председателя сновали потребители; жужжали подметалки пешеходных дорожек; шныряли такси с седоками; дымили форды; вдоль бордюров тащились мусоровозы; восьмиполосные автострады, освещаемые солнцами на столбах и прикрытые сплошными навесами, пролегали в каньонах из стекла и бетона; под ногами урчали трубопроводы; то вспыхивали, то тускнели РекЛ; неоновые надписи и логотипы слепили глаза; сирены, моторы, сплетения проводов; эластичное покрытие, пружинящее под ногами; свет всевозможной интенсивности, падающий под всевозможными углами.
От этого, должно быть, дух захватывало.
Да, удачно сказано: дух захватывало. Даже запахи были новыми, после ароматизированного воздушного потока обеденного зала. Гниющая зелень, выхлопные газы, сточные воды. В дюйме от меня пробежала какая-то потребительница, крикнула: «Смотри, где стоишь, ты, клониха-демократка!» — и была такова. Я даже не успела извиниться. Волосы мои шевелились от дыхания невидимого гигантского вентилятора, и мистер Чан объяснил, что воронки улиц разгоняют утренний ветер до высоких скоростей. Он зигзагами провел меня по тротуару к зеркальному форду. Трое молодых людей, восхищавшихся автомобилем, при нашем приближении смешались с потоком потребителей, а задняя дверь прошипела и открылась. Шофер помог мне войти внутрь и закрыл дверь. Я стояла там, чуть пригнув ноги.
