Луиза не очень удивлена.
— Разве все брошенные женщины не делают то же самое?
Хэл издает гортанный щелкающий звук.
— Стало быть, День Рекламаций, — говорит Луиза, злясь на самое себя.
— Почти завершен. — Хэл отряхивает с ладоней воображаемую пыль. — Вот это избранное Уоллеса Стивенса
[103]
— оно твое или мое?
— Его нам подарила Фиби на Рождество. Позвони Фиби. Пусть она решает. Или вырви нечетные страницы и оставь мне четные. Это похоже на взлом. Мог бы и позвонить.
— Я звонил. Кроме твоего автоответчика, ничего. Выброси его, если никогда не слушаешь.
— Что за глупости, он стоит целое состояние. Итак, что же привело тебя в город, кроме любви к модернистской поэзии?
— Поиски натуры для «Старски и Хатча».
[104]
— Старски и Хатч не живут в Буэнас-Йербасе.
— Старски похищает Триада западного побережья. Будет перестрелка на здешнем мосту Бей-бридж, а еще у нас сцена погони — Дэвид и Пол бегут по крышам автомобилей в час пик. Согласовать это с транспортной полицией — немаленькая головная боль, но нужна реальная местность, иначе мы лишимся всякого подобия художественной целостности.
— Эй, «Blood on the Tracks»
[105]
[106]
ты не заберешь.
— Это моя пластинка.
— Теперь уже нет. — Луиза не шутит.
Броди с ироничным почтением вынимает пластинку из спортивной сумки.
— Слушай, мне было так жаль услышать о твоем отце.
Луиза кивает, чувствуя прилив горя и ожесточение.
— Да.
— Наверное, это было… своего рода облегчение.
«Точно, но только те, кто понес утрату, могут на самом деле об этом говорить». Луиза сопротивляется соблазну сказать что-нибудь едкое. Она вспоминает, как ее отец поддразнивал Хэла: «телемальчик». «Я не стану плакать».
— Значит, у тебя все в порядке?
— Да, все отлично. А ты как?
— Тоже отлично. — Луиза глядит на новые бреши на своих старых полках.
— Работа хорошая?
— Отличная. — «Избавь нас обоих от нашего ничтожества». — Полагаю, у тебя есть ключ, который принадлежит мне.
Хэл застегивает «молнию» спортивной сумки, выуживает ключ из кармана и роняет ей в ладонь. Напыщенным жестом, чтобы подчеркнуть символизм данного акта. Луиза улавливает незнакомый запах лосьона после бритья и воображает себе ее, брызгавшую на него этим утром. «И рубашки этой два месяца назад у него не было». Ковбойские башмаки они покупали вместе, в день концерта Сеговии.
[107]
Хэл переступает через пару грязных теннисных туфель Хавьера, и Луиза видит, что он обдумывает, как бы лучше пройтись насчет ее нового мужчины. Вместо этого он просто роняет:
— Ну что ж, пока.
«Пожать ему руку? Обнять?»
— Угу.
Дверь закрывается.
Луиза накидывает цепочку и заново проигрывает встречу. Она включает душ и раздевается. Зеркало в ванной наполовину скрыто полкой с шампунями, кондиционерами, коробкой гигиенических салфеток, кремами для кожи и подарочным мылом. Луиза сдвигает все это в сторону, чтобы яснее видеть родимое пятно между своей лопаткой и ключицей. Встреча с Хэлом также отодвинута. «Совпадения случаются постоянно». Но оно неоспоримо имеет форму кометы. Зеркало затуманивается. «Факты — вот твой хлеб и твое масло. Родимые пятна могут выглядеть как угодно, не только как кометы. Ты все еще расстроена папиной смертью, вот и все». Журналистка ступает под душ, но в своем воображении расхаживает по коридорам шато Зедельгем.
25
Лагерь протестующих против строительства АЭС на острове Суоннекке находится на материке, между побережьем и болотистой лагуной. По ту сторону лагуны тянутся акры цитрусовых садов, поднимающихся к засушливым холмам. Шалаши, раскрашенные во все цвета радуги фургоны обитателей лагеря и трейлерные домики выглядят как нежелательные дары, выброшенные Тихим океаном. Надпись на натянутом полотнище провозглашает: «ПЛАНЕТА ПРОТИВ ПРИМОРСКОЙ КОРПОРАЦИИ». На дальней стороне моста стоят корпуса Суоннекке «Эй», подрагивающие, словно Утопия в лунном мираже. Загорелые белые малыши плещутся в ленивых волнах на мелководье; бородатый апостол стирает в тазу рубашку; двое по-змеиному гибких подростков целуются в траве, покрывающей дюны.
Луиза запирает свой «фольксваген» и через заросли кустарника проходит к лагерю. Вдали гудят сельскохозяйственные машины. К ней приближаются несколько обитателей, но настроены они явно не дружественно.
— Ну? — с вызовом произносит мужчина с ястребиным лицом коренного американца.
— Я полагала, что это общественная парковка.
— Вы предполагали неверно. Она частная.
— Я журналистка. Надеялась проинтервьюировать нескольких из вас.
— На кого вы работаете?
— На журнал «Подзорная труба».
Тучи немного расходятся.
— Не написать ли вам о последних приключениях носа Барбры Стрейзанд? — говорит индеец и сардонически добавляет: — Без обид.
— Ладно, простите, я не из «Геральд трибьюн», но почему бы не дать мне попробовать? Небольшой положительный отзыв мог бы сослужить вам добрую службу, если только вы не рассчитываете на полном серьезе сорвать строительство атомной бомбы замедленного действия по ту сторону этой полоски воды, просто размахивая плакатами, бренча на гитарах и распевая песни протеста. Без обид.
Какой-то южанин ворчит:
— Дамочка, да они из вас так и прут.
— Интервью окончено, — говорит коренной американец. — Уматывайте отсюда.
— Не беспокойся, Мильтон. — На ступеньке своего трейлера стоит пожилая женщина, беловолосая и краснолицая. — Я с ней поговорю.
