Трое из этих уполномоченных приглядывали за своими товарищами, запевали псалмы (в качестве рабочих песен) и наказывали лодырей. Мистер Уэгстафф был менее расположен к разговору, нежели накануне, и мои шутливые замечания падали в тишину, нарушаемую лишь звуками, производимыми джунглями и работающими. «Вы ведь думаете, что мы сделали из свободных людей рабов?»
Я уклонился от прямого ответа, сказал лишь, что, как объяснил нам мистер Хоррокс, их труд оплачивал те блага Прогресса, которые принесла им миссия. Мистер Уэгстафф меня не слышал. «Существует такая порода муравьев, их называют работворцами. Они совершают набеги на колонии обычных муравьев, крадут там яйца, доставляют в собственные муравейники, и, после того как они выводятся, украденные рабы становятся рабочими в большей империи. Им даже не снится, что они когда-то были украдены. Если хотите знать мое мнение, мистер Юинг, Господь Иегова создал этих муравьев как модель. — Взгляд мистера Уэгстаффа был отягощен древним будущим. — Имеющие очи да увидят».
Люди неустойчивого характера меня нервируют, а мистер Уэгстафф оказался именно таким. Я принес ему свои извинения и отправился в следующий свой «порт захода», а именно в школу. Здесь юные назареяне обоих цветов кожи изучают Писание, арифметику и основы прочих предметов. Миссис Дербишир учит мальчиков, а миссис Хоррокс — девочек. После полудня белым детям полагаются три часа дополнительных занятий по учебному плану, согласному с их положением (хотя Дэниел Уэгстафф никак, похоже, не поддается на уловки своих преподавателей), в то время как их темнокожие приятели присоединяются к своим родителям и работают в поле вплоть до ежедневной вечери.
В мою честь было устроено небольшое представление. Десять девочек, пять белых и пять черных, прочитали каждая по одной из десяти заповедей. Потом меня потчевали пением: исполнялась песня «О, как же дома ты возлюблен!» под аккомпанемент миссис Хоррокс на пианино, явно знававшем лучшие времена. Потом девочкам предоставили возможность задавать посетителю вопросы, однако руки поднимали только белые. «Сэр, вы знакомы с Джорджем Вашингтоном?» — «К сожалению, нет». — «Сколько лошадей запрягаете вы в свою карету?» — «Мой тесть запрягает четырех, но я предпочитаю обходиться одной». Самая маленькая девочка спросила у меня: «Бывает ли у муравьев головная боль?» (Если бы ее одноклассницы не довели ее своим хихиканьем до слез, я мог бы до сих пор так и стоять там, размышляя над ее вопросом.) Я сказал ученицам, чтобы они жили в согласии и слушались старших, потом вышел. Миссис Хоррокс сказала мне, что когда-то отбывающим дарили гирлянды из плумерии, но старейшины полагают гирлянды безнравственными. «Если сегодня разрешить гирлянды, то завтра начнутся танцы. Если завтра начнутся танцы…» Она содрогнулась.
Очень жаль.
К полудню матросы загрузили товары из Назарета в трюмы, и «Пророчицу» стали верповать из залива против неблагоприятного ветра. Мы с Генри удалились в кают-компанию, укрываясь от брызг и проклятий. Мой друг сочиняет эпическую поэму в байроновских стансах под названием «Доподлинная история Аутуа, последнего из мориори» и отрывает меня от ведения дневника, спрашивая, что с чем лучше рифмуется: «Кровь рекой», «На убой» или «Прочь, покой!».
Я вспоминаю о тех преступлениях, которые мистер Мелвилл вменяет в вину тихоокеанским миссионерам в недавнем своем отчете о событиях в долине Тайпи.
[260]
Может, так же, как среди коков, врачей, нотариусов, церковников, капитанов и королей, среди евангелистов тоже встречаются и хорошие, и плохие? Возможно, индейцы островов Общества и Чатема были бы куда счастливее, если бы остались «неоткрытыми», но говорить так — все равно что пытаться докричаться до луны. Разве не следует нам рукоплескать усилиям мистера Хоррокса и его собратьев, направленным на то, чтобы помочь индейцам взбираться по «лестнице Цивилизации»? Разве в этом восхождении — не единственное спасение для них?
Я не знаю ответа и не знаю, откуда являлась ко мне уверенность в молодые годы.
Во время ночи, проведенной нами в пасторате Хорроксов, какой-то взломщик забрался в мой гроб и, не сумев найти ключ от моего сундука (я ношу его на шее), попытался взломать замок. Если бы негодяю это удалось, то теперь все дела и документы мистера Басби стали бы кормом для морских коньков. Как бы я хотел, чтобы наш капитан был слеплен из того же теста, что и достойный доверия капитан Биль! Я не осмелился сдать свои ценности под опеку капитана Молинё, и Генри предостерег меня, чтобы я «не ворошил осиное гнездо», сообщая мистеру Бурхааву о попытке кражи, иначе расследование подстрекнет каждого вора на борту попытать счастья, как только я отвернусь. Полагаю, он прав.
Понедельник, 16 декабря
Сегодня в полдень солнце светило совершенно отвесно, и развязалась вся эта вздорная чепуха, известная как «пересечение линии», когда «девственниц» (тех членов команды, которые впервые пересекают экватор) подвергают разным издевкам и окунаниям, уместным на взгляд тех морских волков, что проводят такие церемонии. Здравомыслящий капитан Биль не тратил на это время, когда мы плыли в Австралию, но моряки на «Пророчице» не желали отказываться от потехи. (Я считал, что все понятия о «веселье» преданы мистером Бурхаавом анафеме, пока не увидел, с какими жестокостями сопряжены эти «развлечения».) Финбар предупредил нас, что двумя «девственницами» будут Рафаэль и Бентнейл. Последний плавал уже два года, но только на рейсах Сидней-Кейптаун.
Во время полувахты матросы растянули на полубаке навес и собрались вокруг кабестана, где «царь Нептун» (Покок в нелепом балахоне и парике из швабры) вершил свой суд. Девственниц привязали к кат-балкам, как двух святых Себастьянов. «Костоправ и мистер Щелкопер! — возопил Покок, увидев нас с Генри. — Вы что, пришли спасти наших девственных сестер от моего шелудивого дракона?» Покок непристойно отплясывал со свайкой в руке, а все прочие с похотливым смехом хлопали в ладоши. Генри, усмехнувшись, заметил, что лично он предпочитает девственниц без бород. Ответный выпад Покока насчет девичьих бород слишком неприличен, чтобы можно было доверить его бумаге.
Его ракушками обросшее Величество снова повернулся к своим жертвам. «Бентнейл из Кейптауна, и ты, Подонок из Города Осужденных, готовы ли вы вступить в Орден сыновей Нептуна?» Рафаэль, чей мальчишеский дух воскрес из-за гротескных ужимок, живо ответил: «Да, ваша милость!» Бентнейл угрюмо кивнул. Нептун прорычал: «Не-е-е-е-е-ет! Не прежде чем мы сбреем эту д-ую чешую с ваших болотных морд! Принесите мне крем для бритья!» Торгни поспешил к узникам с ведром дегтя, который кистью нанес им на лица. Затем появился Гернси, одетый как царица Амфитрита, и принялся удалять деготь лезвием. Уроженец Кейптауна изрыгал проклятия, которые вызывали много веселья и немало «ошибок» в скольжении лезвия. Рафаэлю достало здравого смысла вынести свое испытание молча. «Лучше, лучше», — ворчал Нептун, а потом заорал: «Завязать им обоим глаза и провести Молодого Подонка в зал судебного заседания!»
