— Эрни, хотелось бы уточнить наш маршрут. Позвольте-ка взглянуть на карту.
— Но ведь она оставалась у вас.
— А, должно быть, она… — У меня в комнате. Здесь, режиссер Ларс, надо как можно более крупным планом подать лицо Кавендиша, осознающего свою зловещую ошибку. Я забыл ее на своей кровати. На благо сестры Нокс. Забыл карту, на которой фломастером был обозначен наш маршрут. — В машине… О господи. По-моему, нам бы лучше по-быстрому покончить с выпивкой и ехать дальше.
— Но мы ведь только начали.
Я с трудом сглотнул.
— Насчет этой, как ее, карты…
Взглянув на часы, я расчислил расстояния и скорости. До Эрни начинало доходить.
— Что насчет карты?
Мой ответ потонул в вопле племенного горя: Англия сравняла счет. И в этот самый момент, вот чтоб мне провалиться, в дверь просунулся Уизерс. Гестаповские его глазки остановились на нас. Нет, счастливым он не был. Рядом с ним появился Джонс Гочкис, увидел нас, и уж вот он-то был по-настоящему счастлив. Он вынул мобильный телефон, чтобы призвать своих ангелов мщения… В отряде их состоял еще какой-то неотесанный детина в промасленном комбинезоне, но, похоже, сестра Нокс убедила Джонса Гочкиса воздержаться от вызова полиции. Мне никогда не доведется узнать, кем был этот промасленный детина, однако я сразу же понял: игра окончена.
Вероника горько вздохнула.
— Я цветущий горный край, — едва ли не пропела она, — так надеялась увидеть, но, увы, мечта, прощай…
Впереди простиралась отравленная лекарствами полужизнь из ограничений и предписаний. Мистер Микс поднялся на ноги, чтобы идти с нашим тюремщиком.
Он издал библейский рев. (Ларс: крупным планом — начинаем из-за автостоянки, следуем через поглощенный матчем бар и нацеливаемся между сгнивших миндалин Микса.) Телезрители оборвали свои разговоры, расплескали содержимое стаканов и воззрились. Даже Уизерс оцепенел. Восьмидесятилетний старик вскочил на стойку, словно Астер
[197]
в лучшую свою пору, и проревел SOS, адресованный вселенскому братству.
— Иль нет иссссстинных шортланцев в этэм до-о-оме?
Целое предложение! Эрни, Вероника и я оторопели, словно кефали.
Высокая драма. Никто не шелохнулся. Иссохшим, как у скелета, пальцем мистер Микс указал на Уизерса и речитативом произнес это древнее проклятие:
— Эти вот английские хмыррри попэрррают мои Богом данные прррэва! Они очччень гррубо угрррожают мне и моим дррругам, и нам нужжжна ваш’ помыщь!
Уизерс ворчливо бросил нам:
— Утихомирьтесь и будьте готовы принять свое наказание.
Южная английскость нашего захватчика вышла наружу!
Поднялся, словно Посейдон, какой-то байкер и сжал-разжал кулаки, разминая суставы. Рядом с ним встал крановщик. Мужчина с акульим подбородком в костюме за тысячу долларов. Женщина-лесоруб — судя по шрамам.
Телевизор выключили.
Один из горцев мягко произнес:
— Эй, парниша. Мы те этого не позволяем.
Уизерс оценил положение и воспользовался самодовольной ухмылкой типа «будем реалистами!».
— Эти люди — угонщики.
Женщина-лесоруб выдвинулась вперед:
— Так ты что, копарь?
Вперед шагнул крановщик:
— Тогда покажь нам свой значок.
— Да ты, я вижу, полон дерьма, парень, — сплюнул Посейдон.
Сохраняй они хладнокровие, мы бы проиграли, но Джонс Гочкис забил роковой гол в собственные ворота. Обнаружив, что дорогу ему преградили кием для пула, он предварил свои муки такими словами:
— Ну а теперь послушайте, вы, поганки: вас могут засунуть в ваш же долбаный спорран,
[198]
если вы думаете…
Один из его зубов плюхнулся в мой «Килмагун», пролетев футов пятнадцать. (Я выудил этот зуб, чтобы хранить его как доказательство, иначе никто бы мне никогда не поверил.) Уизерс поймал и сломал запястье надвигающейся руки, швырнул низкорослого противника через бильярдный стол, но людоед был один, а его разъяренных врагов — целый легион. О, последовавшая за этим сцена была сравнима с Трафальгарской битвой.
[199]
Должен признать, что вид того, как зверствовали над зверем, не был вполне отталкивающим, но, когда Уизерс грохнулся на пол и на него посыпались калечащие удары, я предложил тактично удалиться за кулисы к нашему одолженному средству передвижения. Мы вышли через заднюю дверь и понеслись к автостоянке со всей быстротой, какую позволяли восемь ног совокупным возрастом больше чем три столетия. Я повел машину. На север.
Чем все это кончится, я не знаю.
КОНЕЦ
Оч. хор., дорогой Читатель, вы заслуживаете эпилога, раз уж оставались со мною так долго. Мое страшное испытание завершилось в этом чистеньком пансионе в Данди, который содержит осторожная вдова с острова Мэн. После драки в «Повешенном Эдварде» мы, четыре слепые мышки, погнали в Глазго, где Эрни знает спившегося полицейского, который сможет позаботиться о машине Гочкиса. Здесь наше содружество распалось. Эрни, Вероника и мистер Микс помахали мне вослед на вокзале. Эрни пообещал принять огонь на себя, если закону суждено когда-либо нас поймать, поскольку он слишком стар, чтобы предстать перед судом; это чертовски порядочно с его стороны. Они с Вероникой направлялись в некое поселение на Гебридах, где кузен Эрни, священник и мастер на все руки, приводит в порядок заросшие травой огороды для русских мафиози и немецких энтузиастов изучения гэльского языка. Я возношу свои светские молитвы за их благополучие. Мистеру Миксу надлежало быть помещенным в публичную библиотеку с ярлычком «Пожалуйста, позаботьтесь об этом медвежонке»,
[200]
но подозреваю, что Эрни и Вероника возьмут его с собой. По прибытии к вдове с острова Мэн я уснул под пуховым своим одеялом так же крепко, как король Артур на острове Блаженных. Почему я не сел на первый же поезд, идущий на юг, к Лондону, там и тогда? До сих пор не уверен. Может быть, я вспоминаю замечание Денхольма касательно жизни за пределами шоссе «М-25». Мне никогда не узнать, какую роль сыграл он в моем заточении, но он был прав — Лондон затемняет карту, словно полип в кишечнике Англии. Здесь, выше, находится целая страна.
