— Эти арабы знают, как мы обходимся с ними, сестра! В Саудовской Аравии нет места нечистым на руку негодникам, а? Вечером в пятницу, на стоянке возле мечети, оттяпать ему руку! А? А?
— В нашей корзинке оказалось гнилое яблоко. — (Клянусь, я словно снова был в школе для мальчиков Грешема, перенесенный на шестьдесят лет назад. Та же измельченная пшеница набухала в той же чашке молока.) — Кавендиш! — Голос у сестры Нокс вибрировал, словно грошовый свисток. — Встать!
Головы этих полуживых расчлененных объектов аутопсии, одетых в заплесневелые твидовые костюмы и бесцветные блузы, повернулись в мою сторону как на шарнирах. Если бы я отвечал как жертва, то сам бы подписал себе приговор.
Это было трудно. Я всю ночь не смыкал глаз. Денни умер. Скорее всего, сам обратился в карпа.
— О, ради бога, женщина, в жизни ведь нужна хоть какая-то соразмерность! Драгоценности короны по-прежнему пребывают в Тауэре, в целости и сохранности! Единственное, что я сделал, это срочный телефонный звонок. Если бы в «Доме Авроры» было интернет-кафе, я с удовольствием послал бы электронное письмо! Я не хотел никого будить, поэтому проявил инициативу и позаимствовал телефон. Приношу свои глубочайшие извинения. Звонок я оплачу.
— Да, как же, оплатите! Проживающие, как мы поступаем с Гнилыми Яблоками?
Гвендолин Бендинкс поднялась и указала на меня пальцем.
— Стыд-позор!
Ее телодвижениям вторил Уорлок-Уильямс:
— Стыд-позор!
Один за другим к ним присоединялись те из Неумерших, кому хватало чувств, чтобы следовать этому сценарию.
— Стыд-позор! Стыд-позор! Стыд-позор!
Мистер Микс дирижировал этим хором, словно Герберт фон Караян.
[185]
Я налил себе чаю, но чашка была выбита у меня из рук деревянной линейкой.
Сестра Нокс извергала электрические искры:
— Не сметь отводить взгляд, пока вас стыдят!
Хор умер, за исключением одного-двух отставших.
У меня ныли костяшки пальцев. Гнев и боль обострили мою сообразительность, словно какая-нибудь палка для битья.
— Сомневаюсь, что любезный мистер Уизерс сказал вам об этом, но обнаружилось, что мой брат Денхольм умер. Да-да, умер. Позвоните ему сами, если мне не верите. Собственно, я умоляю вас ему позвонить. Моя невестка не вполне здорова, и ей требуется помощь в организации похорон.
— Откуда вы могли узнать, что ваш брат умер, прежде чем проникли в мой кабинет?
Коварный двойной нельсон. Она теребила свой крестик, и это меня вдохновило.
— От святого Петра.
Очень Неодобрительный Взгляд.
— Что такое?
— В сновидении он сказал мне, что Денхольм недавно перешел в Мир Иной. «Позвони, — говорит, — своей невестке. Ей нужна твоя помощь». Я сказал ему, что пользование телефоном противоречит правилам, установленным в «Доме Авроры», но он заверил, что сестра Нокс, будучи богобоязненной католичкой, не станет высмеивать такое объяснение.
Эта галиматья заставила Богиню Мщения буквально оторопеть. («Познай своего Врага» побивает «Познай себя».) Нокс перебирала варианты: был ли я опасным уклонистом; безвредным маньяком; реалистом-политиканом; визионером святого Петра?
— Правила «Дома Авроры» установлены для всеобщего блага.
Пора закрепиться на захваченных позициях.
— О, это совершенно неоспоримо.
— Я поговорю с Господом. А тем временем, — она обратилась ко всему залу, — мистер Кавендиш будет на испытательном сроке. Этот эпизод не исчерпан и не забыт.
После своей скромной победы я стал раскладывать в гостиной пасьянс (да, именно раскладывать пасьянс, а не каким-нибудь еще образом проявлять добродетель терпения, к которой никогда не был склонен), впервые после злосчастного медового месяца, который мы с мадам X. провели в Тинтагеле.
[186]
(Безрадостное место: муниципальные дома-развалюхи и лавки с восточными благовониями). Впервые в жизни мне стал очевиден исходный недостаток пасьянса: результат его определяется не в ходе игры, но в тот момент, когда тасуются карты, то есть даже до того, как игра начинается. Так насколько же это лишено смысла?
Единственный смысл состоит в том, что пасьянс позволяет твоему разуму блуждать где угодно. Нигде, однако же, не было радужных перспектив. Денхольм какое-то время назад умер, а я по-прежнему находился в «Доме Авроры». Я представил себе новый сценарий самого худшего оборота дел, согласно которому Денхольм отдает не имеющее срока давности распоряжение оплачивать с одного из своих хитроумных счетов мое пребывание в «Доме Авроры», из доброты ли, из злости — неважно. Денхольм умирает. Мой побег от Хоггинсов был засекречен, так что никто не знает, где я. Распоряжение остается в силе и переживает того, кто его отдал. Миссис Лэтем говорит полицейским, что в последний раз видела меня, когда я направлялся к какому-то ростовщику. Детектив Тугодум предполагает, что мой заимодавец лишает меня последнего прибежища и я скрываюсь в Европе. Так что, полтора месяца спустя никто меня не разыскивает, даже Хоггинсы. К моему столу подошли Эрни и Вероника.
— Я пользовался этим телефоном, чтобы узнать результаты крикетных матчей. — Эрни был в дурном настроении. — Теперь по ночам его будут запирать.
— Черную десятку на красного валета, — посоветовала Вероника. — Не расстраивайся, Эрни.
Эрни не обратил внимания на ее слова.
— Теперь Нокс будет думать, как бы вас линчевать.
— Что она может сделать? Отобрать у меня измельченную пшеницу?
— Опять подмешает вам чего-нибудь в еду! Как в прошлый раз.
— О чем это вы толкуете?
— Помните, как вы разозлили ее в последний раз?
— Когда?
— В то утро, когда с вами так своевременно случился удар, вот когда.
— Вы хотите сказать, что моему удару кто-то… способствовал?
Его лицо приобрело крайне неприятное выражение — он как бы говорил мне: «Да проснись же!»
— Что за чушь! У меня отец умер от удара, да и брат, вероятно, тоже. Штампуйте свою собственную реальность, если, Эрни, это так вам необходимо, но избавьте от нее нас с Вероникой.
Эрни помрачнел. (Ларс, надо убавить освещение.)
— Так-так. Вы думаете, что вы чертовски умны, но вы всего-навсего легкомысленный южный телепень!
— По мне, уж лучше быть телепнем, что бы это там ни означало, чем праздновать труса.
Я понимал, что об этом мне вскоре придется пожалеть.
— Что? Это я праздную труса? Скажите-ка мне это еще раз. Давайте.
