— Где вы его добываете?
— Торговец углем — разумный человек. Серьезно, вам надо быть осторожным. Уизерс каждый день выходит к воротам на второй пост без четверти четыре. Вы же не хотите, чтобы он застал вас за планированием побега.
— Вы вроде как хорошо информированы.
— Я был и слесарем, сразу после армии. В этом ремесле входишь в контакт с полукриминальным миром, участвуешь в играх служб безопасности. Общаешься с егерями, браконьерами и всеми такими прочими. Не то чтобы я сам хоть раз совершил что-то противозаконное, нет, я-то шел по прямой дороге. Но узнал, что добрые три четверти бежавших из тюрем терпят неудачу, потому что все серое вещество, — он постучал себя по виску, — расходуется на сам побег. Любители толкуют о стратегии, а профессионалы — о службе тыла. Этот заковыристый электрозамок, что на воротах, его я, к примеру, разберу с завязанными глазами, если надо, но как насчет велосипеда с той стороны? Денег? Убежища? Понимаете? Без службы тыла никуда. Повалитесь пузом кверху и через пять минут окажетесь в багажнике фургона Уизерса.
Мистер Микс скорчил в гримасе свое маленькое, как у гнома, личико и проскрипел два единственных членораздельных слова, которые сумел сохранить:
— Я знаю! Я знаю!
Прежде чем я сумел распознать, предостерегает ли меня Эрни или прощупывает, из внутренней двери вышла Вероника, на голове у которой была шляпка столь ярко-красная, что, казалось, могла растопить любой лед. Я едва сумел воздержаться от поклона.
— Добрый день, миссис Костелло.
— Мистер Кавендиш, какая приятная неожиданность. Вышли прогуляться в такой кусачий холод?
— На разведку, — ответил Эрни. — По заданию своего единоличного комитета по побегу.
— О, раз уж вас посвятили в орден Престарелых, то мир не захочет принять вас обратно. — Вероника устроилась на плетеном кресле и поправила свою шляпку как раз так, как требовалось. — Мы — я имею в виду всех, кому за шестьдесят, — в силу самого своего существования совершаем два проступка. Первый — это Недостаток Скорости. Мы слишком медленно ездим, слишком медленно ходим, слишком медленно говорим. Мир готов иметь дело с диктаторами, извращенцами и наркобаронами, но не выносит, если его тормозят. Наш второй проступок состоит в том, что мы являемся всеобщим memento mori.
[182]
Мир способен на голубом глазу отрицать неизбежное только в том случае, если мы убраны из его поля зрения.
— Родители Вероники отбывали пожизненное заключение в среде интеллигенции, — с некоторой гордостью вставил Эрни.
Она благосклонно улыбнулась.
— Вы только посмотрите на тех, кто приходит сюда в часы посещений! Им требуется шоковая терапия. Иначе зачем им трещать этой фразочкой: «Вам лишь столько, насколько вы себя чувствуете»? Кого они на самом деле пытаются одурачить? Не нас — самих себя!
— Мы, престарелые, стали прокаженными современности. Вот в чем суть.
Я возразил:
— Я не выброшен из общества! У меня есть собственное издательство, и мне необходимо вернуться к работе, к тому же я, хоть и не ожидаю, что вы мне поверите, заточен здесь против своей воли.
Эрни и Вероника обменялись взглядами, говоря на своем тайном языке.
— Вы являетесь издателем? Или вы были им, мистер Кавендиш?
— Являюсь. Мой офис находится на Хеймаркете.
— Тогда что, — рассудительно спросил Эрни, — вы здесь делаете?
Да, это было вопросом. Я стал излагать им всю свою невероятную историю, намереваясь дойти до самого последнего момента. Эрни и Вероника слушали меня с благоразумностью, свойственной внимательным взрослым, а мистер Микс тряс головой. Я дошел до случившегося со мной удара, как вдруг меня перебил какой-то вопль снаружи. Подумав было, что с кем-то из Неумерших случился припадок, я выглянул в щель, но увидел только водителя красного внедорожника, кричавшего в свой мобильник:
— Что стараться? — Лицо его выражало разочарование. — Она витает в облаках! Думает, что сейчас шестьдесят шестой!.. Нет, не притворяется. А ты сама стала бы мараться?.. Нет, не сказала. Она думает, что я ее первый муж. Сказала, что у нее нет никаких сыновей… Да какой еще эдипов комплекс?.. Да, снова описал. Три раза… Подробно, да… Приезжай и попробуй сама, если думаешь, что у тебя лучше получится… Ну, обо мне она тоже никогда не заботилась… Только прихвати духи… Нет, для себя. От нее разит… А чем еще от нее может разить?.. Разумеется, моют, но за этим невозможно уследить, ведь просто все время… капает.
Он забрался в свой «рейнджровер» и с ревом устремился вниз по аллее. У меня мелькнула было мысль броситься за ним и проскользнуть в ворота, прежде чем они захлопнутся, но потом я напомнил себе о своем возрасте. Да и все равно я не смог бы укрыться от камеры наблюдения, и Уизерс схватил бы меня, прежде чем я успел бы кого-нибудь остановить.
— Сын миссис Гочкис, — сказала Вероника. — Она была сама доброта, но вот о сыночке такого не скажешь, нет и нет. За порядочность не становишься совладельцем забегаловок в Лидсе и Шеффилде. В семье не без урода.
Миниатюрный Денхольм.
— Что ж, по крайней мере, он ее навещает.
— И вот почему. — Старое ее лицо озарилось привлекательным шаловливым отблеском. — Когда миссис Гочкис проведала о том, что он собирается упрятать ее в «Дом Авроры», то уложила все семейные драгоценности в коробку из-под обуви и закопала ее. Теперь не помнит где или помнит, но не говорит.
Эрни разделил последние капли спиртного.
— Что меня в нем раздражает, это его манера не вынимать ключ зажигания. Каждый раз. В реальном мире он никогда бы так не поступил. Но мы такие дряхлые, такие безвредные, что ему не нужно даже быть осторожным, когда он сюда приезжает.
Я рассудил, что не стоит спрашивать Эрни, почему он заметил такую вещь. Он в жизни не сказал ни одного лишнего слова.
Я стал наведываться в котельную ежедневно. Снабжение виски было неустойчивым, чего не скажешь о нашей компании. Мистер Микс исполнял роль черного Лабрадора при пожилой чете, чьи дети покинули дом. Эрни выдавал язвительные замечания о своей жизни, разных временах и фольклоре «Дома Авроры», но его фактическая супруга могла поддержать разговор едва ли не на любую тему. У Вероники хранилось большое собрание фотографий с автографами не то чтобы звезд, но довольно-таки известных людей. Она была достаточно начитана, чтобы оценить мое литературное острословие, но не настолько, чтобы распознать его источники. Мне это в женщинах нравится. Я мог сказать ей что-нибудь вроде: «Самое значительное различие между счастьем и радостью состоит в том, что счастье — это субстанция твердая, а радость — жидкая», — и, будучи в безопасности благодаря тому, что она не знала Дж. Д. Сэлинджера,
[183]
ощущать себя остроумным, очаровательным, даже молодым. Я чувствовал, что Эрни наблюдает за тем, как я распускаю хвост, но думал — а какого черта? Мужчина может позволить себе немного пофлиртовать.
