Тот вечер первых дней апреля
И ты и я
В своих сердцах запечатлели,
Любовь моя!
Мы шли с тобою по столице
Порою той,
Когда на город ночь ложится,
А с ней покой…
В старинном и глухом квартале
Навстречу нам
Две призрачные башни встали
Над Нотр-Дам.
Хотя над Сеной облаками
Клубилась мгла,
Сверкали волны под мостами,
Как зеркала…
Сказала ты: «Люблю и страстью
Своей горда!»
И ярко озарило счастье
Меня тогда.
Часы блаженные летели…
Любовь моя,
Ты помнишь эту ночь в апреле,
Двадцать пятого июня 1844 года:
Ты помнишь ли тот день, счастливый день воскресный?
Июнь, девятое… В окне узор чудесный
По белой кисее струился, словно дым.
Тебя он называл сокровищем своим,
Он обнимал тебя… О миг блаженства, где ты?
Стучали в лад сердца, единством дум согреты,
И лучезарный день смеялся в лад сердцам,
И даже небеса завидовали вам!
Друг друга вы без слов душою понимали,
Порой твои глаза таинственно сверкали,
Стыдливость и любовь читал он в них тогда —
Так тучи и лазурь плывут в очах пруда.
То вся пылала ты, то сразу вдруг бледнела
И в томном забытьи, легонько то и дело —
О, счастье милое, о, сладостность мечты! —
Босою ножкою его касалась ты
[122].
А 30 сентября 1844 года был написан знаменитый мадригал:
Сударыня, вы грация сама,
В вас все пленительно: игривость взора,
Покрой чепца, и прелесть разговора,
И стана гибкость, и игра ума.
Под стать Цирцее и под стать Армиде
Власть дивная волшебных ваших чар:
В грудь робкому вольет отваги жар,
А дерзкого в смешном представит виде.
Когда на небесах в полночный час
Я вижу звезды, сердце грезит вами.
Средь бела дня мне в душу льется пламя
Далеких звезд, когда я вижу вас
[123].
Право, как-то тяжело читать о тех же чувствах, выраженных поэтом теми же словами, но уже посвященными другой женщине. Опять леса и гнезда являются сообщниками свиданий, а босая очаровательная ножка служит объектом любовных излияний, снова женщина предстает в образе ангела. Леони получала письма, проникнутые любовной страстью:
Ты ангел, и я целую твои ножки, целую твои слезы. Получил твое восхитительное письмо. Едва выбрал время написать тебе несколько строк. Работаю день и ночь, словно каторжник, но моя душа полна тобой, я тебя обожаю, ты свет моих очей, ты жизнь моего сердца. Я люблю тебя, ты же видишь… ни словами, ни взглядами, ни поцелуями не выразить мою безмерную любовь. Самая страстная и нежная ласка не идет ни в какое сравнение с любовью к тебе, которой полно мое сердце…
Среда, 3 часа утра
Твой поцелуй через вуаль, который ты мне подарила на прощанье, подобен любви на расстоянии… Я полон нежных, печальных и все же упоительных воспоминаний. Меж нами препятствия, но ведь мы чувствуем друг друга, соприкасаемся друг с другом… Ты теперь не со мной, но все-таки я обладаю тобой, я вижу тебя. Ты устремляешь свой пленительный взгляд в мои глаза. Я разговариваю с тобой, я спрашиваю: «Ты любишь меня?» – и слышу, как ты отвечаешь мне взволнованно и тихо: «Да». Это одновременно иллюзия и реальность. Ты на самом деле здесь, мое сердце повелело тебе здесь присутствовать. Моя любовь заставила бродить вокруг меня твой нежный и очаровательный призрак… И все же тебя недостает здесь. Я не могу подолгу обманывать себя… Только успеваю загореться желанием поцеловать тебя, как милый призрак исчезает. Лишь во сне он приближается ко мне… Ну вот видишь, как приятно думать о тебе, но я предпочел бы чувствовать тебя, говорить с тобой, держать тебя на коленях, обнимать тебя, сжигать тебя своими ласками, чувствовать твое волнение, видеть тебя раскрасневшейся, а затем бледной, когда я тебя целую, ощущать, как ты трепещешь в моих объятиях… Это и есть жизнь – жизнь полная, цельная, истинная. Это луч солнца, это луч рая…
Увы, подобного же рода письма он посылал и Жюльетте. Ведь мужчина никогда полностью не меняется, роль возлюбленной всегда одна и та же, и он ограничивается тем, что отдает ее более молодой комедиантке, более подходящей на это амплуа. Лишь талант актрисы и ее характер определяют различную манеру исполнения этой роли. Леони Биар не походила на пылкую и неистовую Жюльетту Друэ. Хотя она также представлялась несчастной, уязвленной душой (этим она и обворожила рыцарскую чувствительность Гюго), ее гримаски и улыбки напоминали скорее Ватто, нежели Делакруа. А литературная мода способствовала ее успеху. Это было время, когда Готье, Мюссе, Нерваль, пресытившись Средневековьем, возродили поклонение изяществу XVIII века. Уже в течение нескольких лет Гюго преподносил Жюльетте игривые песни, романсы, признания. Для кого была написана восхитительная поэма «Праздник у Терезы» – для Жюльетты или для Леони? Об этом можно спорить бесконечно, но важно другое, важно мастерство, проявленное Гюго при воплощении темы «Галантных празднеств». Не напоминала ли его поэма карнавал либо костюмированный бал в парке Самуа? Скорее всего, она напоминала полотна Ланкре.
В 1845 году противникам Гюго казалось, что он бросил писать. Но в этом они, несомненно, ошибались. Он создавал великолепные стихи, посвященные покойной дочери, и мадригалы для Леони. Он работал над романом «Нищета». Но кажущаяся фривольность его жизни внушала им недобрые надежды. Три дома тяжелым бременем ложились на его плечи, и три женщины жаловались на него. Жюльетте, которая взывала к его клятвам, он ответил: «Ну что я могу тебе сказать?.. Долгие годы ты была моей радостью, теперь ты для меня утешение… Будь столь же счастлива, сколь благословенна. Отгони от своего прекрасного чела и своего большого сердца мелкие горести. Ты заслужила свет неба…» Но она хотела изведать немного больше райского блаженства на земле. Он чаще всего бывал не у Жюльетты Друэ, а у госпожи Жирарден или у госпожи Гамлен, где встречал госпожу Биар. Об этой последней, к счастью, Жюльетта, которая вела уединенный образ жизни, ничего не знала. Она гневалась на Фортюне Гамлен. 4 декабря 1844 года она ему писала: «Я полагаю, что правку корректуры и корреспонденцию вы поручите только мне… Зато другие наслаждаются вашим обществом. Недаром мне сегодня ночью приснилось, что я задала хорошую трепку вашей креолке
[124]. Твердо надеюсь, что я когда-нибудь и днем продолжу эту экзекуцию!..»
