Преданная вам Адель Гюго
Двадцать шестого сентября 1838 года
Итак, приходите за мной завтра, в четверг, в мастерскую нашего друга Буланже…
[110] Приходите в пять часов, я вас повезу в Булонь, где вы, наверное, пообедаете с Великим человеком. Чего только не приходится изобретать, чтобы поболтать с вами минутку…
Без даты
Я ужасно боюсь, что вы придете завтра, – из-за этого и пишу вам. Я была бы в отчаянии, если бы вы не застали меня, поэтому тороплюсь написать вам, чтобы быть спокойной на этот счет. Может быть, таким способом я еще и напомню вам, что вы должны приехать в Булонь, чтобы провести несколько часов со мной. Как знать! Но как бы то ни было, завтра меня здесь не будет. Жду вас в среду… Что касается дальнейшего, то я притязаю на право собственности в отношении вас и сама предоставила бы его вам в отношении себя, не будь я женщиной и к тому же преданным вашим другом.
Адель Гюго
Двадцать восьмого января 1839 года
Приходите же, принесите нам вашу книгу! Ведь это нелепо, что все ее прочли раньше нас. Кончено! Вы больше не балуете меня! Что ж, я и в самом деле становлюсь страшной… Должна вам сказать, поскольку вы так хорошо умеете хранить тайны, что я открыла слабое место у Великого человека: он по-настоящему огорчен, что вы не пожелали что-нибудь сказать о дон Сезаре
[111]. Я открыла в нем человеческую черту – обидчивость в дружбе…
Я считаю вас более чувствительным, чем вы это признаете. Правда это или нет, но таким я вас восприняла в своем сердце и держусь своего мнения. В мыслях я создала маленький роман, дополняющий для меня ваш образ, но на этом я и остановлюсь. Женщинам приходится ограничиваться вымыслом, потому что они становятся такими глупыми и смешными, когда берутся за перо, пачкают себе пальцы чернилами… Будьте уверены, что, при всех разочарованиях, пережитых в жизни, я нисколько не сомневаюсь в дружбе, я водружаю ее на алтарь и чту как драгоценнейшее мое сокровище. До скорого свидания. Верно?
Адель
Без даты
Усердно читаю, как вы того пожелали, ваши фельетоны. Сегодня заметила, что вы еще ничего не сказали о моем портрете…
[112] Будьте так любезны, напишите, что он повешен слишком высоко, – может быть, его тогда перевесят пониже! Мне стыдно, что я вас занимаю заботами о моей особе, – ведь сама-то я обычно очень мало забочусь о ней; но ваше замечание поможет карьере молодого художника, который нуждается в небольшом успехе, чтобы пробиться.
Без даты
Я ждала вчера вечером, что вы навестите меня… Совсем вы меня покинули, – это очень дурно с вашей стороны. Если хотите помириться со мной, приходите завтра, в понедельник, обедать к Роблену, в Сен-Жам
[113]. Постарайтесь прийти пораньше, чтобы мы могли прогуляться в Булонском лесу. Будьте на этот раз точным.
Без даты
Дорогой господин Готье, если вы желаете посетить в ближайшее воскресенье Лонгшанские купальни, они будут открыты для вашего сиятельства. Вы пообедаете с нами… Если бы вы могли сказать в вашем фельетоне несколько слов об этом уголке, вы этим обязали бы квартал Королевской площади, который был когда-то и вашим кварталом. Больше никогда не буду надоедать вам. Поступайте по своему усмотрению. Только любите меня, как вашего лучшего и самого давнего друга. Виконтесса Гюго
Адель продолжала верить в возможность дружбы между мужчиной и женщиной; она ужасно боялась обжечься, но любила играть с огнем. Женщина, покинутая мужем, чувствует потребность приободриться.
С мая по октябрь 1840 года Адель Гюго жила вместе со своим отцом и двумя дочерьми в Сен-При, на опушке леса Монморанси, в большом доме, называвшемся «Терраса». Мальчики были помещены в пансион Жофре, находившийся на улице Кюльтюр-Сент-Катрин (ныне улица Севинье), – оттуда они ходили в «королевский коллеж Карла Великого». Живя в пансионе, они требовали то у матери, то у Дидины «четыре су, чтобы расплатиться с долгами (это очень срочно), и банку варенья…». «Мама, я тебя люблю, – писал Шарль, – я тебя обожаю, ты мой ангел, жизнь моя… Скажи Дидине, чтоб она послала мне завтра банку варенья для тех случаев, когда на полдник дают один сухой хлеб…» Он плакал, когда возвращался в пансион: «Я поминутно вспоминаю бабочек на занавесках в гостиной, картины, полог над кроватью, красный столик… Если я целый год не буду видеть тебя, то могу дойти до самоубийства…» Романтизм оказался наследственной чертой, и Шарль, который драматизировал свое положение в духе пьес Виктора Гюго, жаловался на то, что он «безвестный сын великого, счастливого отца». Гюго долгое время не уделял внимания сыновьям, но около 1840 года стал следить за их занятиями, в особенности за уроками латинского языка, которому придавал большое значение. Он был счастлив и горд, когда 31 июля 1840 года узнал, что его младший сын, Франсуа-Виктор, получил на общелицейском конкурсе премию за сочинение на латинском языке. Он поехал в Сен-При, чтобы отпраздновать с семьей это важное событие. Целый выводок детей, красивых и умных, превращал «Террасу», как некогда замок де Рош, – в радостный рай. Помогая сыновьям сооружать хижину из ветвей, а Деде разводить кур и кроликов, глядя с любовью на Леопольдину, Гюго с волнением вспоминал то счастливое время, когда он хотел быть «первым и в браке», и в отцовстве, и в поэзии. Но семейная его жизнь шла теперь со скрипом, на каждом шагу давали себя знать диссонансы, и это уже было непоправимо. «Наши судьбы и наши намерения почти всегда играют невпопад».
III
Рейн
Вы знаете мою страсть к длительным путешествиям с короткими переходами в обществе давних друзей детства – Вергилия и Тацита.
Виктор Гюго, Рейн
В трех путешествиях (1838, 1839 и 1840 годов), кроме Вергилия и Тацита, поэту сопутствовала Жюльетта Друэ; он совершал с ней длительные и фантастические прогулки почитателя старины и мечтателя. Но каждый вечер он посылал Адели письма в виде дневника с рисунками, поручая ей хранить эти послания как материал для будущего его произведения. Гюго «оставляет в Париже верного и дорогого друга, прикованного к столице постоянными заботами и делами, которые едва позволяют съездить на дачу, в четырех лье от заставы»
[114]. Этим другом была его жена (или реже художник Луи Буланже). Путешественник вел еще и другой дневник, более значительный, содержавший в себе политические и исторические рассуждения. В путешествии 1839 года, длившемся свыше двух месяцев, он днем совершал прогулки, а по ночам писал, в то время как Жюльетта смотрела на него, ожидая, когда придет ее час – час любви.
