Виктор Гюго – госпоже Гюго, 1 декабря 1863 года
Человек этот – негодяй, самый подлый из плутов. Обман, длившийся десять лет, он увенчал высокомерным и бездушным отказом. Черная, звериная душа. Во всяком случае, поздравим Адель. Великое счастье, что она не вышла замуж за такого… Пусть она избавится от призрака, от страшной мечты, от этого кошмара, – ведь это вовсе не любовь, а безумие. Повлияй на нее, дорогой друг, у тебя великое сердце и благородный разум. Пусть Адель скорее возвращается! Мы скажем, что брак, заключенный без участия французского консула, не действителен во Франции, что этот человек нам не подходит и мы добились, чтобы брак был расторгнут. Мы с Виктором уже начали говорить здесь таким образом. Через полгода Адель возвратится в «Отвиль»; теперь ее будут называть не мадемуазель, а мадам Адель, вот и все. Она уже в таком возрасте, когда можно быть дамой, а не барышней, и нам незачем давать по этому поводу какие-либо объяснения… Пусть только она освободится от этого скверного человека, пусть вернется, – остальное я беру на себя. Она все забудет, она выздоровеет. Бедное дитя, она еще не знала в жизни счастья. Теперь для этого наступило время. В ее честь я буду устраивать празднества в «Отвиль-Хауз». Я приглашу на них интереснейших людей. Буду посвящать Адели свои книги. Я увенчаю ею свою старость. Я прославлю ее изгнание, я возмещу ей все. Если какой-то проходимец может обесчестить, Виктор Гюго сможет прославить! А потом, когда она исцелится и повеселеет, мы выдадим ее замуж за достойного человека. И забудем об этом солдафоне…
«Солдафон» стал оправдываться, заявил, что он «никогда не нарушал принципов чести, никогда не внушал несбыточных надежд мадемуазель Гюго, никогда не просил ее руки» и что в Галифаксе он отказался встретиться с нею. Дважды через третье лицо он умолял ее вернуться домой. Чтобы у нее не оставалось никаких иллюзий, он даже проехал в экипаже перед окнами затворницы вместе с миссис Пинсон. Но Адель отказывалась покинуть Галифакс, и дело кончилось тем, что она уверовала в свое воображаемое замужество: дни и ночи ждала прихода супруга.
Так как она захватила с собой лишь свои драгоценности, Гюго решил предоставить ей небольшой пенсион – сто пятьдесят франков в месяц. В течение нескольких лет Адель аккуратно расписывалась в получении пенсиона. Она не хотела, чтобы ее разыскивали, почти ничего не тратила, и ей «нравилась эта спокойная жизнь»; она верила, что ее мечты сбылись, – в этом и заключалось ее своеобразное безумие. Трижды она сообщала о своем возвращении, а затем снова откладывала отъезд sine die
[185]. В глазах своей семьи она превратилась в страшный, далекий призрак, тайна которого напоминала им о других семейных трагедиях.
Шарль Гюго, похожий на своего деда, генерала Гюго, жизнерадостный и чувственный человек, не мог больше переносить жизнь на Гернси, где легкие победы над женщинами были редки и где патриарх захватил себе все охотничьи угодья. С 1862 года он объявил о «своем отделении». В этом году положенный ему отпуск заканчивался в октябре, но вместо возвращения на Гернси он, не предупредив отца, поселился в Париже.
Виктор Гюго – госпоже Гюго: «Шарль напрасно действует против моей воли и становится, как ты выражаешься, фрондером». Госпожа Гюго – Виктору Гюго: «Дорогой друг, позавчера Шарль сказал мне: „Я очень люблю отца и боюсь его огорчить, но я желал бы, чтоб он понял меня, – ведь мне необходимо переменить обстановку“…» Достигнув тридцатишестилетнего возраста, Шарль обвинил своего отца в том, что он «установил над сыном почти полицейский надзор». Обвинитель даже осмелился направить ему список своих обид.
Виктор Гюго – Шарлю Гюго, 25 февраля 1862 года. Конфиденциально
Дорогой мой сын, твою ноту мы получили, мы читали ее всей семьей – мать, Виктор и я – и ничего не могли понять. Дорогое мое дитя, выкинь из головы чудовищную фантасмагорию о шпионаже, недостойную и тебя и нас. Все перечисленные тобою факты, на которые ты жалуешься, – полнейшая для меня неожиданность… Мне очень хочется, чтобы ты изгнал смешной и нелепый призрак «отцовской полиции», якобы окружающей тебя. Я люблю тебя всем сердцем, я полон заботы о тебе, жизнь моя принадлежит тебе… Я так занят, что у меня нет ни одной лишней минуты. Я прервал свою работу лишь для того, чтоб наспех написать тебе несколько слов. Скоро к тебе приедет мама и проведет с тобой целый месяц. Я завидую ей…
В конце 1864 года Шарль уехал из Парижа, чтобы обосноваться в Брюсселе. 17 октября 1865 года он венчался в церкви Сент-Йоссе-тен-Нооде на крестнице Жюля Симона – Алисе Леаэн, хорошенькой и кроткой восемнадцатилетней девушке. Она была сирота и воспитывалась у своего дяди по матери, Виктора Буа, известного инженера и строителя железных дорог.
Франсуа-Виктор, неустанно трудившийся над переводом полного собрания сочинений Шекспира, скучал меньше, чем другие, и он остался бы со своим отцом, если бы внезапное горе не заставило его поспешно покинуть англонормандский остров. Он уже давно был помолвлен с молодой девушкой, уроженкой Гернси, Эмили Патрон, дочерью архитектора, который работал и для Виктора Гюго; последний одобрял этот брак. К несчастью, Эмили была больна чахоткой. Незадолго до свадьбы она стала таять на глазах, болезнь прогрессировала со страшной быстротой. Гюго пришел навестить больную. Она сказала с улыбкой: «Мне не хочется умирать…» Но 14 января 1865 года она умерла, и скорбь Франсуа-Виктора была так велика, что испуганный отец заставил его покинуть остров еще до похорон, на которых произнес прочувствованную речь. Записная книжка Виктора Гюго: «Я сообщил семье Патрон, которая хочет, чтобы часть моей речи была выгравирована на могильной плите мисс Эмили, что я поручу высечь эту надпись золотыми буквами на гернсийском граните».
Госпожа Гюго поехала вместе со своим сыном в Брюссель. На этот раз она отсутствовала целых два года. С января 1865 года до января 1867 года она не появлялась в «Отвиль-Хауз». Старый волшебник остался теперь на своей скале почти в одиночестве. Приехала его свояченица, чтобы вести хозяйство. Жюли Фуше вышла замуж за гравера Поля Шене, но отношения у них не ладились. Одна Жюльетта была верна своему долгу. Чем больше членов семьи покидало pater familias, тем больше он принадлежал своей верной любовнице. «Если бы я осмелилась, – говорила Жюльетта, – я молила бы Небеса продлить наше пребывание здесь до конца дней наших». Время от времени, в священные даты их любви, возникали стихи, призванные запечатлеть ее навеки.
Нет счастья большего, чем жить вблизи тебя,
Любимым быть, любить и стариться, любя.
О как за наш союз я небу благодарен!
Он, жар утратив свой, как прежде, лучезарен.
Любовь! Из двух сердец ты сделала одно,
Где живо посейчас минувшее давно,
Могли б существовать мы разве друг без друга?
Жюльетта, жизнь твоя срослась с моей, подруга!
Союз наш дарит нам всю радость бытия:
Как встарь влюбленные, – мы, сверх того, друзья
[186].
В 1863 году появилась книга, над которой так долго трудилась госпожа Гюго, – «Виктор Гюго в рассказах свидетеля его жизни». Какова доля участия самого Виктора Гюго в этих «рассказах»? Запись Франсуа-Виктора дает ответ на этот вопрос:
