Во время наших встреч у меня волосы вставали дыбом от ее взгляда в пустоту и привычки неуместно улыбаться, несмотря на бедственное положение. Депрессия, однако, постепенно отступила. Мы предотвратили самоубийство в критический период ее жизни, и я испытал огромное облегчение, когда через несколько месяцев пациентку перевели в психиатрическую больницу ближе к дому, где специалисты должны были продолжить ухаживать за ней и оценить способность воспитывать ребенка.
Текущие процедуры защиты детей, основанные на результатах исследований привязанности, признают потребность младенцев в стабильном и благоприятном окружении во время важнейшего раннего периода, и ее ставят выше желания матери контактировать с ребенком. Это может показаться жестоким по отношению к женщине, но цель состоит в том, чтобы постараться избежать передачи страданий от одного поколения к другому. Работая с этой группой проблемных пациенток и решая вопросы, связанные с риском для новорожденных, я не мог не думать о тете Джорджине и кузине Ханне.
Из-за инфантицида, совершенного ее матерью, Ханна, по терминологии начала 1970-х годов, находилась «под опекой суда». Однако закон о защите детей того времени позволял Джорджине принимать решения о жизни дочери, и тетя не согласилась отдать ребенка на удочерение. Сегодня закон, защищающий наилучшие интересы детей, лишил бы ее такого права.
Пока Джорджина в очередной раз лежала в больнице, кузина, которой на тот момент было лет шесть, почти год счастливо жила с нашей семьей в окрестностях Дорсета. Отец Ханны к тому времени уже развелся с Джорджиной. Она, однако, позднее настояла на том, чтобы Ханна жила рядом с ней, поэтому в 1970-х годах девочка находилась то в одном детском доме, то в другом, где ее периодически навещала мать.
Думая обо всем этом сейчас, я понимаю, что Ханне было бы гораздо лучше в хорошей приемной семье. Разумеется, это было бы тяжело для Джорджины, однако нестабильная жизнь в детских домах крайне отрицательно сказалась на кузине, которая позднее лечилась от депрессии. Несмотря на это, ей удалось построить крепкие отношения и стать матерью. Она ходила на индивидуальную психотерапию и принимала антидепрессанты.
К сожалению, я утратил с ней связь. Я был занят, помогая пациентам и воспитывая собственных детей. Однажды после Рождества, выбрасывая елку родителей, я заметил в углу комнаты запечатанный подарок для Ханны, который не удалось ей вручить, поскольку мы не смогли с ней связаться. Я испытал прилив сожаления и пообещал себе встретиться с ней.
В течение 12 лет работы в женской психиатрической больнице по средам я часто избегал пробок в туннеле Лаймхаус-Линк и снимал стресс, накопившийся за целый день работы с пациентами, добираясь домой на велосипеде вдоль Темзы. В четверг утром я работал с больными мужского пола, а затем размышлял о рисках, возможности отпускать пациентов из больницы на время и их готовности к выписке. Апелляционный трибунал должен убедиться, что больной, который в прошлом совершил убийство, больше не представляет опасности ни для себя, ни для других. Окончательное решение принимает не судебный психиатр, чему я очень рад, однако мои рекомендации и устные показания тщательно записываются на случай, если что-то пойдет не так.
Хотя стремление выйти на свободу нормально, больные нередко сами препятствуют процессу выписки. Часто мы наблюдаем «воротную лихорадку». Я замечаю, что пациенты, которые чувствуют себя в безопасности в тщательно контролируемой среде психиатрической больницы, боятся, что не смогут жить на воле. Поэтому они намеренно портят результаты анализа мочи на наркотики, который нужно сдать за несколько дней до заседания комиссии по выписке (в таком случае оно всегда отменяется).
Однажды на заседании этой комиссии я спросил пациента, который вот-вот должен был выйти на свободу, чему он научился.
«Во-первых, я понял, что мне нужны лекарства, – сказал он. – Я отказался от наркотиков, научился уходить от людей, которые меня оскорбляют. Я ужасно чувствую себя из-за того, что сделал. Я думал, что он убьет меня. Теперь же понимаю, что бредил. Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Я просто хочу продолжить жить. Делать что-то полезное… работать… быть незаметным».
После плановой выписки любое изменение психического состояния, неявка на прием или ночевка вне дома, нарушающая условия освобождения, могут привести к повторному помещению в психиатрическую больницу.
Это возвращает меня к переживаниям, о которых я говорил в начале книги. Все они связаны с летальным исходом. Во-первых, я беспокоюсь о своих пациентах в стационаре. Вдруг они умрут в психиатрической больнице от невыявленного заболевания или в результате побочных эффектов назначенного лечения? Во-вторых, опасаюсь, что они совершат самоубийство. Больше всего, однако, переживаю, что они снова совершат преступление. Вдруг тот, кого я лечу, или тот, кого недавно выписали из больницы, совершит акт насилия или, еще хуже, убийство?
Сейчас моя работа состоит из двух частей: половину времени я опрашиваю преступников мужского пола в психиатрической больнице с усиленным наблюдением, а половину занимаюсь диагностикой заболеваний и оценкой угрозы. Я провожу психиатрическую оценку лиц, которые вступили в контакт с полицией и различными элементами уголовного правосудия, и направляю на лечение тех, кто в этом нуждается. Я всегда чувствую свою ответственность за любой неблагоприятный исход – это просто факт моей рабочей жизни. И всегда нахожусь всего в одном СМС от серьезного непредвиденного инцидента.
Не так давно в канун Нового года (не думая о том роковом кануне Нового года 2002-м, связанном с коллекцией обезглавленных туловищ Энтони Харди) я отвез сыновей на вечеринку. Затем проехал по западному Лондону и остановился в пабе на Уэстборн-парк-роуд, чтобы выпить последние полкружки пива перед началом «сухого» января. Мне захотелось остаться дома вечером и запечь в духовке рыбу в тайском соусе. Меня не тревожили мысли о судебно-психиатрических оценках и последних сроках сдачи отчетов.
Уже на следующий день после Нового года я ехал по городу, направляясь в женскую психиатрическую больницу. Я вернулся к работе, и это было начало первой унылой недели после праздничных гуляний.
Готовясь к очередному обходу, я напомнил себе о том, что многие женщины провели рождественские каникулы в компании не близких людей, а других пациенток и медсестер. Многие из них были изолированы от семьи, поэтому праздники были для них непростым временем. Их занимали мысли о детях, которые теперь находились во временных или постоянных приемных семьях. Часто их нарушенная привязанность к родителям передавалась следующему поколению. Необходимость отдать ребенка на усыновление и возможность контактировать с ним только раз в год по переписке – это горькая участь.
Я приложил пропуск к датчику на воротах и въехал на переполненную парковку. Поставив автомобиль во втором ряду, я написал свой номер мобильного телефона на внутренней стороне старой дорожной карты и закрепил бумажку на лобовом стекле, чтобы со мной могли связаться, если кому-то понадобится выехать.
Заваривая растворимый кофе в столовой, я почувствовал вибрацию мобильного телефона. Это была моя мама, но у меня не было времени ей перезвонить. Ничто не указывало на то, что вызов был срочным.
