Удивляешься живости моих воспоминаний? Подозреваешь, что я вдруг стал действовать вопреки правилам и не уничтожаю улики?
Видишь ли, у каждого шпиона случаются минуты слабости (помнишь, ты говорила, что хранишь мои письма вопреки правилам конфиденциальности связи, потому что порой эти свидетельства нашей связи придают тебе сил?). Со мной случилась именно такая минута слабости – не помню, когда точно. Когда ты рассказала о часах, которые сломал Йохай, – прозрачных часах, полученных тобой от Анны. И со слезами спросила, какие часы у меня, а я рассмеялся, что это не слишком важная деталь. А ты тут же ответила – каждая деталь важна, как ты еще не понял, что все, рассказанное тобой, мне важно и дорого, все «твои детали»…
Тогда я сказал себе: если я способен рвать твои письма, со всеми твоими «деталями», – чего я вообще стою.
И, стоило мне решить, как из потемок, из разных странных тайников, которые, без сомнения, вызвали бы у тебя насмешку и сострадание, если не омерзение, стали вылезать все новые и новые листы твоей бумаги раннего периода. Я даже не представлял, что их так настолько много – страниц, которые я был не в силах разорвать.
Именно поэтому сейчас в моем распоряжении первоклассный материал для чтения. И его немало. На самом деле довольно много. Десятки, сотни страниц. Я почти не взял с собой одежды – лишь сумку, полную твоих писем, сложенных, помятых, повидавших виды. Многие из них слегка отдают синевой, потому что я держал их в заднем кармане джинсов.
С большим количеством твоих драгоценных деталей: начиная с кофе, который вы пили вместе с той домработницей, помирившись после ссоры по поводу глажки. Как вы пришли к выводу, что не подходите друг другу, но все равно расстались по-хорошему. И заканчивая тем, как, спустя два часа ты вернулась ко мне, измученная мытьем полов и окон, в закатанных брюках и красном платке на голове, чтобы рассказать, что, когда Анну двадцать лет назад спрашивали о ее заветной мечте, она отвечала: в смысле? Конечно же, стать унылой домохозяйкой! И вот ты воплощаешь ее мечту…
Я совсем размяк, да? Облизываюсь на каждое твое слово. Пора взвалить этот день на плечи.
На пляже, за дельфинарием, есть маленькая сточная канава. Я прохожу вдоль нее и вижу, что по мутной поверхности воды плывет что-то вроде белого шнурка, и мне вдруг кажется, что я смотрю на мужскую сперму. Она плывет себе неспешно, претерпевая различные метаморфозы под действием течения и ветра. На мгновение она показалась мне длинной птицей в полете. В следующий миг превратилась в вопросительный знак, потом в женский профиль, в меч… Я проводил ее до самого моря, по всем изгибам сточной канавы, и она ни на миг не переставала изменяться.
Меня обворовали. Совершенно непонятно, как это произошло, потому что за все мое пребывание здесь ко мне никто не прикасался. Эти подонки забрали все – документы, права, деньги, кредитки (но не тронули твое письмо, которое было со мной на утренней смене, – письмо, в котором ты рассказала про Йохая. Слава богу!). Два часа я сидел и обзванивал все конторы, уничтожая официальные следы своего существования.
Только с Майей я не говорил с тех пор, как приехал. Наши маленькие реваншистские игры. Она ведь тоже может позвонить, не правда ли?
Проблема в том, что из-за оплаты гостиницы наперед у меня остался – семьдесят один шекель и сорок агорот (ты бы отправила мне денег, если бы я попросил?). Не знаю, почему меня так веселит вся эта ситуация. Иногда бывает как в кино: кто-нибудь совершает неверный шаг, поворачивает не в ту сторону, открывает дверь не тому человеку, и его тут же затягивает в какую-нибудь дьявольскую историю.
Я сейчас играю в этого героя – бедного и одинокого.
(Ведь всегда найдется красавица, которая в конце концов придет ему на помощь.)
Ты не представляешь, как многое в этом мире намекает на твое существование.
Передача «Прекрасные мгновения», которую я слышу тут в два часа пополудни из колонок ресторанов на набережной (сегодня было «Il son oil vento» в исполнении Аурелио Фиерро
[29], и я тут же увидел, как твой отец страстно подпевает ему в своем такси, к удивлению пассажиров). Или твоя потайная родинка, которая озорно перепрыгивает на плечо к проходящей мимо девчушке, в декольте солдатки, на старушечью щеку.
Или просто – лотерейный киоск. Я подхожу и покупаю билет на свои скудные средства. Там сидит женщина с непроницаемым, каменным лицом. Я смотрю ей прямо в глаза и читаю в них: «Ты ошибаешься, ты – вовсе не везунчик. Тебе, при лучшем раскладе, может повезти случайно, ведь «фортуна» – всего лишь оборотная сторона Кремля, и мне тут совершенно не нужна твоя половинчатая удача».
Мускул не дрогнул в лице женщины. Совершенно равнодушным голосом она спрашивает: «Еще билет?» Я достаю несколько шекелей и покупаю право произнести вслух, свободно: «Я ведь считаюсь полнейшей неудачницей. Взгляни на мою жизнь и сам скажи. Посмотри на меня глазами моей матери, и сразу все поймешь. И все же я чувствую, что есть у меня удача, и я готова разделить ее с тобой целиком и полностью…»
(Выиграл немного мелочи.)
Иногда, в течение нескольких мгновений, я прохожу с тобой по твоим точкам на карте, будто кто-то нарочно заостряет мое внимание на тебе, выделяя из людского моря, как в детской игре, где нужно соединить точки, чтобы получилась фигура. В витрине цветочного магазина склонил головку высокий подсолнух, одаряя другие цветы своим светом и благодатью, немного лицемерно… А в следующий миг (как ты сказала, реальность бывает иногда не менее насыщенной, чем сны) на улице Бен-Иегуды сгорбленная, почти лысая женщина катит перед собой старика в инвалидном кресле. Он непрерывно что-то бормочет, морщась, будто проклиная ее в сердцах. Она кусает губы, то и дело останавливается и терпеливо гладит по голове и шее, и глядит на него с состраданием. Три года с тобой за партой сидела Мириам номер два – с парализованными ногами, на массивных костылях. С четвертого по шестой класс она всячески измывалась над тобой, а ты никому не сказала ни слова, пряча синяки, которые она оставляла на твоем теле.
Мне кажется, я еще кое-что осознал: у тебя ведь тоже есть секретные сделки с судьбой. Может, ты чувствовала, что через эти пинки ее паралич просачивается в тебя. Может, ты понимала, что достаточно сильна, чтобы впитать его, не сильно поранившись. Я угадал?
Говори, я слушаю.
Не знаю, начала ли ты уже получать мои письма отсюда. Не знаю, ответила ли. Я надеялся что-нибудь от тебя получить. Мне не повредит. Я уже выучил наизусть те твои письма, что привез с собой. Почти что могу написать их тебе.
Вчера слонялся по городу несколько часов подряд, и ночью тоже. Просто сбежал – у меня там мозг разрывается (они навсегда лишили мой сон невинности). Часа в три ночи я стоял у светофора в районе Центральной Автостанции и стучался в окно автомобиля, чтобы спросить дорогу. Элегантно одетый мужчина открыл окно и протянул мне шекель с кислой миной на лице. Из недостроенного здания, немного дрожа и пошатываясь, вышел паренек и прокричал, что тут его территория. Я не собирался отказываться от честно заработанных денег. Он обматерил меня и толкнул, и через секунду мы уже бросились друг на друга с кулаками. То есть не совсем с кулаками – мы почти не дотрагивались друг до друга, колотя по воздуху руками и ногами. Большую часть своих ссадин я схлопотал от себя самого и от падения на асфальт. Руки у него были слабые, как сливочное масло, и я с каждой минутой слабел вместе с ним. Что произошло? Я же мог его избить, он был в кромешном дурмане от наркотиков. Всю жизнь я воображаю, как однажды разорву на части кого-нибудь ему подобного. И вот, когда представилась возможность, я вдруг почувствовал, что меня засосала его слабость.
