Механизмы, сопровождающие и поддерживающие диссоциацию, – это нарушения сознания и потери чувствительности в том или ином виде. Амнезия – потеря части воспоминаний, анестезия – потеря эмоциональной и физиологической чувствительности, анальгезия – потеря способности чувствовать эмоциональную или телесную боль. Вокруг травматических событий выстраивается психическая новокаиновая блокада. Она, с одной стороны, позволяет травму пережить и строить дальнейшую жизнь, а с другой стороны, осложняет существование тогда, когда внешнее травматическое событие перестало быть актуальным.
Это все истории, которые по содержанию звучат ужасно, но жертва говорит, что «она ничего не чувствует по этому поводу». У Олеси, например, такая история: мама ушла из семьи, когда девочке было девять, оставив трех детей на попечение отца. Семья несколько лет переезжала с места на место, сменив несколько городов, в то время как мама устраивала свою карьеру в Москве, и осела в провинции, а затем папа привел в дом новую беременную жену на год старше самой Олеси. С мамой Олеся контакта не теряла, но каждый раз при их встречах мама начинала дочь критиковать: и друзей у нее нет, и выглядит она как оборванка, и учится плохо. Взрослая Олеся даже не знает, как она относится к уходу мамы и к тем нескольким годам, которые последовали за этим: она вроде и рассказывает об этом, но без эмоций, так, словно это неважно.
Зато она со страстью и болью рассказывает о своих отношениях с мужчиной, который, как Олеся думает, ее не любит и потому все время делает ей больно. Она все время живет в этой боли, постепенно теряя способность работать и вообще думать о чем-то еще, кроме этих отношений. Олеся и сама как бы ничего к нему не чувствует, но уйти не может, поскольку тот обеспечивает ее и поскольку она сейчас не может найти работу из-за отсутствия энергии и потери квалификации за годы безработицы. Чувства, которые Олеся должна была бы испытывать к маме и папе – обида, гнев, растерянность, чувство брошенности и преданности, потребность в том, чтобы ее заметили и приняли, ощущение, что она потеряла возможность жить полноценной жизнью, – проявляются по отношению к мужчине, в то время как к родителям она ничего особенного не ощущает. «Я люблю их, – говорит Олеся, – но мы давно живем каждый своей жизнью».
Нарушения сознания – это дереализация и деперсонализация, когда реальность вокруг как бы плывет и ее восприятие связано с легким трансом, как и восприятие собственного тела. При приступах деперсонализации человек воспринимает собственные действия и собственное тело как бы со стороны, являясь, скорее, своим наблюдателем, чем включенным участником. Часто деперсонализация субъективно ощущается как потеря возможности управлять своими словами и действиями. Человек смотрит со стороны на то, куда он идет, что собирается делать, что говорит. Деперсонализация – мучительное состояние, травматик может наблюдать за тем, как разрушает свои отношения или свое тело, как делает то, чего не хочет. Разделенность его сознания в этот момент не позволяет ему активно вмешиваться в происходящее, и неподконтрольная часть как бы вопреки воле носителя проворачивает травматические сценарии.
Приступ дереализации и деперсонализации может случиться в измененном состоянии сознания, когда действующие изнутри психические силы лишаются сознательного контроля и получают возможность проявиться вовне. Алкоголь, наркотики, экстремальная усталость или бессонница раскачивают психику травматика и обнаруживают в нем то, чего он сам хотел бы избежать. Агрессия, экстремальное сексуальное поведение, асоциальные мотивы нашей личности могут проявляться тогда, когда внешне нормальная личность уходит в тень.
Зина рассказывает о таких эпизодах. В детстве к ней приставал старший брат, и с тех пор в своей теневой части она сохранила гнев и желание отомстить. Эти чувства Зина осознает не до конца, хотя свою неприязнь к брату чувствует. В ее дневной жизни она проявляется тихой радостью и удовлетворением, что жизнь у него не складывается, хотя Зине за эти чувства очень стыдно, и она пытается подавить и их тоже. А вот когда Зина выпивает больше, чем нужно для легкого опьянения, она становится совсем другим человеком.
Брат у нее в мыслях не возникает, но в ней просыпается злоба на всех тех мужчин, которые могут ее вожделеть. Так как дело обычно происходит в барах или клубах, то она начинает вести себя вызывающе, так, что привлекает внимание многих мужчин из тех, кто там присутствует. С кем-то она заигрывает, с кем-то ссорится, кого-то провоцирует. Финал всегда один: она идет в автомобиль с мужчиной, который хочет заняться с ней сексом, там распаляет его еще больше, а когда дело приближается к финалу – убегает (часто стащив из автомобиля какую-нибудь мелочь типа зажигалки). Это опасные игры, и Зина это знает, но она не может в такие моменты контролировать себя и наблюдает за собой со стороны – смотрит, как красивая и уверенная в себе женщина оставляет распаленного мужчину в дураках и радуется этому.
Когда опьянение проходит и она оказывается дома и в безопасности, она чувствует ужас и сомнения в собственной нормальности. Некоторое время она избегает алкоголя, но дело не в алкоголе, а в диссоциированных потребностях, и они снова начинают набирать силу. Зина не очень понимает, что происходит, деперсонализация нарастает, и в конце концов она как бы против своей воли снова идет в клуб, для того чтобы история повторилась.
Раздробленность и нецельность существования травматика лучше всего видна в его рассказах о своей жизни или конкретно о произошедшем. Гладкий, слитый в одно целое, последовательный рассказ называется нарративом. Пробелы в произошедшем – лакунами. Пустоты в рассказе о себе (фактические или эмоциональные) означают диссоциации. Терапевт ориентируется по этим лакунам. При наличии симптомов анальгезии и анестезии пробелы в воспоминаниях или чувствах могут оказаться единственным признаком того, что клиент переживает посттравматическую динамику.
Вот два рассказа Вероники, в начале и в конце терапии. В первом из них множество лакун и признаков травмации, хотя Вероника приходит на встречу с запросом, не имеющим к травме отношения: ей нужен совет о том, какую работу выбрать из двух похожих. Во втором рассказе (спустя почти три года) возникают последовательность, непрерывное восприятие своей жизни, интеграция произошедшего и возможность жить с этим дальше.
В октябре 2013 года Вероника рассказывает о себе так: «Ну, мои родители развелись, когда мне было три года. Папу я больше не видела, он недавно написал мне, но я не ответила. Жили с мамой, отношения были нормальные. Она работала санитаркой и была строгая, била меня иногда за плохие оценки, я плохо училась. Потом мы познакомились с мужем, поженились, я родила от него ребенка. Что еще рассказать? Подруг у меня никогда особо не было. С одноклассниками как-то не сложилось, потом тоже не появилось подруг. Сейчас не знаю, куда идти, в университете оставаться или идти в практику. Я не уверена, что закончу кандидатскую. И не знаю, смогу ли работать. Может, мне вообще стоит сменить профессию».
В августе 2016 это другой рассказ. Я специально прошу рассказать о себе, чтобы мы вместе смогли услышать историю ее жизни и то, как эта история изменилась. Вероника рассказывает: «Мои родители создали семью не потому, что любили друг друга, а потому, что мама забеременела и обнаружила это слишком поздно. Ни один из них не был готов ни к отношениям, ни к заботе о детях, но так часто происходило в то время. Окончательно они друг другу надоели тогда, когда появился мой младший брат. Мне было три года, я любила отца, тосковала по нему, обижалась на его уход и долгое время не хотела потом иметь с ним ничего общего – не искала его сама, не пошла с ним на контакт, когда он сам мне предложил. Я понимаю, почему я так сделала. Потом выяснилось, что он тяжело болел и через какое-то время умер. Мне жаль, что я была лишена отца всю свою жизнь и теперь уже его не обрету. Но я не знаю, что он мог бы мне дать.
