Вера, пережившая сексуальное насилие в детстве, не выносит запаха парфюмерии. Сначала это был только определенный вид одеколона, которым пользовался ее насильник. Потом любой мужской парфюм. Потом вообще весь парфюм, женский или мужской, и даже аромат геля для душа или кондиционера для волос вызывает у нее приступ паники и удушья. Это сильно ограничивает ее жизнь – она не может находиться в замкнутых помещениях с другими людьми, не выносит совещаний, не способна высидеть до конца сеанс в кинотеатре. То же самое с музыкой – сначала это только те звуки, которые сопровождали насилие, потом вся западная музыка, потом вся музыка вообще. Сексуальная связь, сама по себе для нее очень проблематичная, становится невозможной тогда, когда есть запах или музыка. Она вспоминает, что в юности, еще до того как она осознала такие свои травматические паттерны, она несколько раз полностью теряла возбуждение и сбегала из постели симпатичного ей молодого человека тогда, когда он включал «романтическое сопровождение».
У Степана такая реакция на дороги и звуки, которые доносятся с автомобильных дорог. В подростковом возрасте он попал в аварию, в которой погиб его лучший друг. Он смутно помнит резкий автомобильный сигнал, визжание тормозов, звук удара. Он не может пользоваться любым транспортом, даже переходить через дорогу для него невыносимо. Для жизни он выбирает отдаленные места, в которых по возможности не слышно автомобилей, и оказывается заперт в ограниченном пространстве своего двора, поскольку для более активной жизни ему необходимо выезжать за его пределы и пользоваться для этого транспортом. Успокоительные, которые некоторые люди принимают для полетов, Степан использует для обычной поездки в автобусе.
У таких ассоциаций есть своя задача: психика, создавшая диссоциированные части тогда, когда это было необходимо для выживания, в спокойной среде стремится вернуться к целостности и вновь интегрировать то, что ранее было отвергнуто. Для этого необходимо «размораживание» остановленных реакций и проживание заблокированных чувств. Размораживание предполагает, что человек наконец сможет сделать то, чего не сделал когда-то, поскольку это было небезопасно или невозможно. Проживание чувств – это нахождение для них места и времени, размещение чувств по отношению к их объекту, осознание и интеграция.
Травматические ситуации – физическое и моральное насилие, внезапные потрясения, хроническое отвержение и фрустрация, война, стихийные бедствия, тяжелые жизненные ситуации – это те события, в которых спонтанные и здоровые реакции оказываются по каким-то причинам невозможны. Нельзя позвать на помощь, если насилие происходит в семье. Нельзя дать отпор тому, кто физически сильнее. У переживающего травму остается в распоряжении четыре реакции: нападение, бегство, замирание и полное подчинение. Этими реакциями невозможно описать весь разнообразный спектр появляющихся изнутри импульсов, ими невозможно адаптироваться к разнообразному и постоянно меняющемуся миру. Спонтанные импульсы психики, представляющие собой настоящую реакцию на происходящее, заменяются тем, что когда-то помогло жертве выжить и с тех пор закрепилось.
Способность действовать гибко и адаптивно возвращается трудно. Для травматика весь мир наполнен стимулами, оживляющими травму, даже если в реальности их нет. Пробиться сквозь искаженное восприятие – значит научиться тестировать реальность и обнаружить в себе разнообразие импульсов, которые она вызывает. Для Валентины в этом процессе знаковым оказывается возвращение потребности обнять другого человека тогда, когда ему плохо.
До этого момента она не выносит чужой боли или слабости: для нее это травма, это больная мама, которая требовала заботы и ухода со стороны маленькой девочки. Мама в детстве Вали была очень больна и очень агрессивна: постепенно разрушающееся от диабета тело, постепенно разрушающаяся от инсультов и ранней деменции психика. Вале в детстве оставалось только подчиняться, поскольку других взрослых рядом не было. Это была хроническая травма: жизнь в отчаянии и в ожидании смерти мамы, страх за себя, страх за нее, гнев, вина и непосильные физические и моральные нагрузки, поскольку Валя должна была и обеспечивать физический уход за домом и мамой, и решать множество бытовых задач, связанных с повседневной жизнью взрослого инвалида.
Когда мама умерла, Вале было уже двадцать три, и постепенное возвращение к ней хотя бы гнева за свое потерянное детство и юность уже было для нее прогрессом. Но для нормальных отношений этого недостаточно, и Валя мучилась невозможностью поддержать мужа (вместо поддержки она чувствовала гнев, из-за того что он слабак) или утешить сына. Для нее слабость другого человека автоматически означала, что теперь ей снова придется пожертвовать своей жизнью и заботиться о другом, пока ему не станет легче или он не умрет. Сына она обслуживала в ожидании его взросления, мужа отвергала. В реальности ни тому ни другому ее жертва была не нужна.
Однажды, когда Валентина уже в достаточной мере познакомилась со своим детством и его последствиями, у них с мужем состоялся разговор. Наконец ему удалось донести до нее, что в опеке он не нуждается, а вот ее присутствие бывает необходимо. Валя не сразу понимает, о чем идет речь, поскольку для нее сочувствие – это масштабная помощь и уход, но ее муж не инвалид, и он вполне способен справиться сам. Он лишь хотел бы иметь право рассказывать ей о том, что у него происходит, и чтобы она слушала и как-то реагировала. Валя даже не понимает, зачем ему такая помощь, ей кажется, что это бесполезно и никак не поможет. Но когда муж в следующий рассказывает ей о каких-то проблемах на работе, она чувствует желание обнять его и сказать о своей любви и о том, что все будет хорошо. Это действительно так, Вале не нужно ничего придумывать, но до сих пор она этот импульс не слышала – другие были сильнее. После такого открытия она находит в себе способность быть нежной, выслушивать, поддерживать и утешать, а иногда и подсмеиваться над жалобами, которые кажутся ей способом привлечь внимание. Раньше вместо всего этого разнообразия она могла лишь обслуживать или в гневе отвергать.
Замораживаются не только реакции, но и переживания. Экстремальная эмоциональная нагрузка приводит к тому, что психика разделяет интенсивное переживание со множеством одновременных чувств на несколько отдельных эмоций, которые существуют изолированно друг от друга. Эмоциональная жизнь после травмы становится однозначной, плоской: если я злюсь – то только злюсь, если люблю – то только люблю, без примеси других оттенков. Здоровая психика чистые переживания допускает довольно редко: обычно реальность вызывает у нас целый комплекс сложных переживаний, в которых могут содержаться дополняющие друг друга или противоречивые эмоции.
В идеальных ожиданиях Ники партнер не должен вызывать у нее других чувств, кроме любви. Повседневные отношения, которые состоят из множества чувств, для нее недоступны, непереносимы. Она не выдерживает своего раздражения, скуки, отсутствия влечения. Ей хотелось бы, чтобы она всегда, каждую секунду времени ощущала теплоту и потребность быть с ним, и Ника считает, что если бы партнер был другим, то ей бы это удалось.
У нее тоже хроническая травма, для нарциссических жертв вообще характерно, что травматический эпизод в их истории не один, а много. Ее детская жизнь – это жизнь с отцом-алкоголиком и созависимой матерью. Эта пара демонстрировала своим детям множество переживаний: и страсть, и потребность друг в друге, и приступы ненависти. Это была крайне нестабильная жизнь: темпераментные, нуждающиеся в ярких чувствах, эмоционально неустойчивые родители то самозабвенно орали друг на друга, то так же самозабвенно занимались любовью в спальне, на которой вместо дверей была шторка. Ника рассказывает, что самые бурные периоды страсти возникали после самых бурных ссор. Однажды мать столкнула отца со ступеней в лестничный пролет, и он пролетел четыре этажа и приземлился на бетонный пол. Ника помнит скорую помощь, кровь, вопли рыдающей матери. Отец вернулся домой через пару часов – у него оказалась вывихнута лодыжка.
