Отвергнутые части
В диссоциированных частях заключаются важные для повседневной жизни личности инструменты. Тот, кто не переживал травмы и сохранил цельность личности, может пользоваться любыми личностными инструментами в любой момент времени. Это напоминает большой рабочий стол, на котором все инструменты лежат в зоне видимости и каждый готов к работе: любое чувство, любое умение может быть использовано тогда, когда необходимо. Диссоциативная личность так жить не может: часть из необходимого ей нужно искать в темных ящиках, что-то заперто, а что-то утеряно вовсе. В разных состояниях травматику доступен ограниченный набор этих инструментов, причем когда он пользуется одним – он не может пользоваться другим, поскольку взаимодействия между диссоциированными частями нет.
Самый простой вариант диссоциации – это одна часть, которая содержит не затронутые травмой воспоминания и чувства (она называется «внешне нормальная личность»), и одна часть, в которую заключены шоковые травматические переживания («аффектированная личность»). Аффектированных личностей может быть несколько, и каждая может включать набор чувств и навыков. Травматиком это ощущается как нецельность, странность своей натуры, которая в разные моменты может демонстрировать совершенно разные реакции и способы взаимодействия с миром.
Настя склонна впадать в особые состояния, каждое из которых может быть довольно устойчивым и трудно корректируется. И в жизни, и внутри наших терапевтических отношений эти состояния одинаковые: у Насти есть агрессивная часть, испуганная часть, часть, которая переживает глубокое отчаяние, и часть, которая чувствует тяжелую тревогу. Все это – диссоциированные части личности, аффекты, которые она заработала сначала в сложных отношениях с отцом, а потом в сложных отношениях с нарциссическим мужем. Внешне нормальная часть Насти, с помощью которой она в основном взаимодействует с миром, выглядит подавленной и малоэнергичной. В каждом ее аффекте энергии много, но в «нормальном» состоянии у Насти нет к ней доступа.
В терапии это выглядит так: начиная отношения со мной с контакта и с теплых чувств, рассказывая о том, как прошла ее неделя, Настя внезапно может разозлиться и остаться в этой злости до конца встречи, да и после встречи выражать ее в нашей переписке. Объектом злости могут быть рабочие, которые ее подвели, подруга, которая не перезвонила. Злость проявляется как разрушительный аффект – и Настя в нем сильна и неуязвима, но и не способна к эмпатии или к тому, чтобы проанализировать последствия своей злости и отрегулировать ее. Эмпатия ей доступна в другой части, в депрессивной, которая также возникает внезапно: в такие периоды времени Настя не способна защищать себя, поскольку злость ей недоступна, но способна переживать свои потери и сочувственно относиться к другим. В тревоге она может заботиться о среде и о близких, но не может дистанцироваться от причиняющих ей боль людей и событий. В страхе она отлично дистанцируется, но не способна ко всему остальному. Настя проживает эти чувства как бы по очереди, и со мной, и вне наших встреч, и в результате она то разрушает себя и отношения в приступах гнева и страха, то налаживает их в тревоге и депрессии. Когда Настя попадает в одну из своих диссоциированных частей – она испытывает шоковые, слишком сильные эмоции, для того чтобы понимать, что эти чувства пройдут и она должна позаботиться о себе, чтобы не остаться на выходе либо с разрушенной средой, либо с разрушенной собой.
Это только доступные ей части. Где-то глубже размещены и ее потребность в любви, и ее способность к нежности и близости. Иногда я вижу их проявления: тогда лицо самой Насти становится мягче и уязвимее, но и доступнее. Когда я обращаю на это ее внимание, то сначала Настя очень пугается и попадает сначала в страх, а потом в гнев, но постепенно, признавая существование в себе этих чувств и знакомясь со всей раздробленной структурой своей личности в целом, учится устанавливать с разными частями контакт и взаимодействовать с собой как с одним целым.
Так как диссоциируются сильные, непереносимые чувства, то и возвращаются они в таком же виде. Для их актуализации нужен похожий контекст, декорации, которые похожи на ситуацию возникновения травмы. Иногда эта похожесть реалистична, а иногда нет – психика может проецировать старую ситуацию на новую, которая похожа лишь отдаленно. Шоковый характер эмоций заставляет неадекватно реагировать на стимулы: в повседневных событиях возникают аффекты, неадекватность которых травматику понятна лишь тогда, когда диссоциированная часть вновь погружается вглубь.
Шоковый характер эмоций означает, что чувство возникает сразу и интенсивно – например, агрессия сразу переживается яростью и ненавистью, без промежуточных этапов вроде досады или раздражения, которые могли бы помочь травматику скорректировать ситуацию до того, как она примет слишком большие масштабы. Так же со страхом: он может возникать не этапами «настороженность – тревога – страх – паника», а сразу проявляться паническими реакциями. Таким же образом дела обстоят с интересом (не заинтересованность, а сразу поглощающее увлечение), с радостью, с болью. Вытесненное чувство отделяется полностью со всеми своими градациями и возвращается тоже в своем максимальном виде.
У Сони так происходит с болью. У нее самая частая для нарциссической жертвы травма отвержения, когда в своих отношениях с родителями она чувствовала себя ненужной и не удовлетворяющей их требованиям. В детстве Соня тяжело болела, а мама была слишком юна для того, чтобы переносить это устойчиво. Маме казалось, что Сонина болезнь – это наказание для нее за какие-то грехи юности, а Соне казалось, что мама ее отвергает из-за болезни и не любит, как любила бы здоровую. Соня не может регулировать свой детский симптом, не может самостоятельно стать здоровой и чувствует ошеломляющую боль от маминого дистанцирования и своего бессилия. Эту боль она диссоциирует: выросшая Соня внешне нормальной частью личности считает, что у них с мамой чудесные отношения и что мама чуть ли не собой пожертвовала для того, чтобы Соню вылечить. Отвергнутые эмоции возвращаются к ней тогда, когда от нее дистанцируется муж. Само дистанцирование она часто придумывает: ей кажется, что его задержка на работе – отвержение, согласие на командировку – вообще предательство. В такие моменты она испытывает боль, от которой не может дышать. Она рыдает навзрыд, забивается в угол, хочет умереть, потому что он все равно уходит. Эти приступы боли не просто неадекватны, они разрушительны и для Сони, и для мужа, и для их отношений. Муж, который не может (и не должен) отвечать за такие Сонины чувства, уже не утешает ее, поскольку это не помогает, а отстраняется. Соня остается со своей болью наедине и проецирует причину такой боли на его уход и на то, что он ей не помог. Невозможность Сони испытывать боль в переносимом виде делает из него нарцисса, а из нее – нарциссическую жертву. Только когда Соня сможет найти источник этой боли и прожить ее там, где она действительно родилась, она сможет регулировать свои взрослые отношения и решать возникающие между ней и мужем трудности, не проваливаясь в свой детский мучительный аффект.
Диссоциированные части личности, чувства или воспоминания вторгаются во внешне нормальное существование травматика тогда, когда реальность ассоциативно напоминает травму. Изначально это может быть маленький набор стимулов: определенные слова, родительский дом, выражение лица. Со временем травма как бы расползается и, кроме прямых стимулов вторжения, может спровоцировать и косвенные, такие, которые пробуждают сначала прямую ассоциацию, а потом и саму травму. Например, в детстве ребенок может избегать определенного угла в квартире или подвала, а со временем может начать избегать их всех – так развивается клаустрофобия. Травмированный хроническим насилием может сначала впадать в ступор при виде отцовского ремня, а потом замирать и при повышении голоса любым другим человеком. Взрослый, сталкивающийся с вторжением аффективной эмоции и воспоминания, чаще всего живет обычной жизнью, внутри которой обычный стимул приобретает особое значение.
