Это не сознательный процесс, а глубинные, древние механизмы психики, с помощью которых она заботится о нашем выживании и о сохранении рассудка. Если у нас недостаточно ресурсов для того, чтобы пережить происходящее, то часть из него психика отделяет от себя и помещает в труднодоступные (из-за потери памяти и чувствительности) места. Это может касаться эмоций и ощущений, поведенческих и двигательных навыков, высших психических процессов – внимания, восприятия, памяти, воображения.
Когда диссоциируются чувства, то одно или несколько из них оказываются недоступными в повседневной жизни вместе с ощущениями тела, которые с этой эмоцией связаны. Это может приводить к серьезным проблемам адаптации: тот, кому недоступно одно или несколько чувств, не способен адекватно строить отношения с людьми. Диссоциироваться может и злость, и страх, и любовь, и нежность, и жалость. Любое переживание, оказавшееся в травматической ситуации слишком интенсивным или небезопасным, может оказаться в последующей жизни вне зоны доступа.
У Степана диссоциировано множество чувств, но в основном – гнев. У него было тяжелое детство: с побоями от родителей и одноклассников, с нищетой, с жизнью в неблагополучном районе, в котором дорога в школу и обратно сама по себе была испытанием. Гнев у него диссоциирован давно, со времен побоев матери, на которую злиться нельзя под страхом смерти (Степану кажется, что она действительно могла его убить в моменты, когда была невменяема из-за алкоголя и лекарств), и именно отсутствие агрессии мешает ему постоять за себя тогда, когда драки начинаются в школе. Он хорошо умеет терпеть: вместе со злостью у него отделены ощущения тела, которому не нравится, как к нему прикасаются, которому больно или холодно. Степан ничего этого не чувствует, не ощущает нагрузки, когда занимается спортом, спокойно переносит ожоги или обморожения. Так же он не чувствует интереса и возбуждения от жизни: отделенная агрессия превращается в тревогу, в сомнения, в фантазии о своей исключительности, но не в действия по достижению желаемого.
А у Оли в разряд подавленных чувств попадает страх. В моменты, которые ее пугают, она словно ничего не чувствует, а лишь замирает и как будто вовсе перестает двигаться и дышать. Она не может отдаляться от объекта страха, не может нападать на него. Страх, который в норме сопровождается напряжением в животе, Оля не ощущает и вместе с ним вовсе не чувствует свой живот: ни голод, ни сытость ей не знакомы. Бояться нельзя было папу, который хотел мальчика и потому изгонял из дочери все проявления слабости: ему нужен был боец, партнер по мужским занятиям, спутник в довольно опасных походах. Оля взбирается на скалы, погружается в морские глубины, но не все у нее получается. В моменты, когда нужна быстрая реакция, поскольку что-то идет не так, она замирает. Отец злится, Оля ничего не чувствует.
Таким же образом диссоциируются навыки: то, что оказывается связанным с травматической ситуацией, отделяется от личности, и человек теряет способность пользоваться навыком, даже если тот уже стал привычным. Это могут быть простые навыки, такие как ходить, глотать, кричать, а могут быть и сложные, ассоциативно связанные с травмирующей ситуацией: ездить на велосипеде, играть на гитаре, писать стихи. Защитные механизмы психики диссоциируют ряд умений, если при использовании их возникает вероятность возвращения травмирующих воспоминаний и чувств.
Наталья не может бегать. Она ходит, прыгает, ползает, плавает, но не бегает. Во время даже короткой пробежки за автобусом у нее начинается паническая атака, ноги немеют, сердце колотится, прошибает пот. Сначала она думает, что это происходит из-за общей слабости, и идет в зал улучшать физическую форму, но в зале происходит то же самое: она может делать все, кроме того чтобы бежать. Постепенно она вспоминает страшную историю из детства: однажды она убегала от мужчины, который преследовал ее в парке и кричал: «Не убегай, будет хуже!» К сожалению, он ее догнал и все, что произошло потом, сопроводил посланием, что если бы она не убегала – то все было бы хорошо. Ребенок, которым тогда была Наталья, принял решение никому об этом не рассказывать, не запоминать произошедшего и больше ни от кого не убегать.
Вика диссоциирует более сложный навык: она хорошо готовила, талантливо и вкусно, и этот талант использовался в религиозном сообществе, в которое она попала в юности и провела там почти десять лет. Это были травмирующие десять лет: с физическим и моральным насилием, со стыдом, который насаждался лидером организации, с необходимостью отказаться от родных и близких людей, для того чтобы полностью принадлежать секте. Постепенно лидер ее отверг, поскольку она была недостойна его высокой цели, и Вика вернулась в свою разрушенную жизнь с целым комплексом посттравматических расстройств, одним из которых стала невозможность готовить еду. Даже когда она пробует это делать, у нее не получается: еда горит, специи портят вкус, продукты оказываются испорченными. Вика больше не чувствует тонкого запаха и не может ориентироваться на цвет или вид готовящегося блюда.
Кроме навыков, травмирующая ситуация забирает и возможность полноценно пользоваться высшими психическими процессами. Для травматика характерны трудности с обучением и развитием, поскольку его память избирательна, а внимание размыто. Большая часть детей, которые плохо учатся в школе, – жертвы хронической травмации внутри своих семей, которая сделала невозможным умение сосредотачиваться или быстро реагировать на вопрос. Люди, которые в детстве считали себя тупыми и заторможенными, при возвращении себе диссоциированных частей могут обнаружить у себя быстрый ум и хваткую память.
Лида говорит о своей неуспешности в школе, демонстрируя при этом в остальных областях своей жизни практичный ум и высокую эрудицию. Я удивлена: неуспешный ребенок и интересная женщина не очень сочетаются друг с другом. Она рассказывает, как плохо сосредотачивалась и не запоминала материал, как большую часть своего детства провела в каком-то полусонном состоянии, которое постепенно прошло, после того как она завязала с художественной гимнастикой, где подавала большие надежды. Жесткий, трудный, нарциссичный вид спорта и жестокий тренер не только не давали ей достаточно времени, для того чтобы заниматься учебой, но и привели к диссоциации – чтобы выдерживать тренировки, Лида должна была отстраниться от реальности, сделать ее размытой и не такой болезненной. Эта же размытость сохранялась и в школе, где девочку считали сонной и туповатой. Без спорта и учебы Лида может быть самой собой – активной и предприимчивой женщиной – до тех пор, пока от нее снова не требуется сесть за книги. Тогда она опять «засыпает» и испытывает трудности с плывущим сознанием.
Такие же трудности дереализации, то есть состояния несосредоточенного внимания и полутранса, испытывает Денис в своих попытках улучшить свою жизнь и стать более активным. Это его способ избегать реальности, которая ощущается им как непереносимая. Денис впал в полутранс в период ожесточенных ссор родителей и с тех пор оттуда не вышел. Он рассказывает, что временами это состояние ослабевает, а временами становится сильнее: например, в армии оно практически не проходило, потом несколько лет он жил почти полноценно, а потом случился развод и разлука с детьми – и транс снова вернулся. Его психика работает профилактически: сейчас, когда ничего ужасного в реальности не происходит, он все же не может ясно воспринимать действительность и на любую трудность реагирует таким специфическим полусном.
