Катя с таким опытом и сама нарциссична, еще как, но в текущих отношениях у нее другие сложности: она встретила мужчину, от которого эпизодически способна получать заботу. Когда эти моменты проходят – она разрушается. Катя говорит, что это похоже на медленную пытку: сначала дать ей то, что так необходимо, а потом забрать это. Она вспоминает эпизод из «Каштанки», когда голодной собаке давали проглотить кусочек мяса, а затем на веревочке вытаскивали его обратно. Это мука, изощренный садизм, как воспринимает его Катя. Мужчина в ее глазах выглядит психопатом, от которого она не может избавиться и рядом с которым чувствует себя медленно умирающей. Сделайте так, чтобы он прекратил или отпустил меня, просит Катя. Других вариантов она не видит.
Самое трудное для нее (как и для всех) – это начать понимать, что дело в ее голоде, который сводит ее с ума и не может быть удовлетворен. Она может не испытывать такого голода с холодными и отстраненными мужчинами, сама отстраняясь от своих потребностей. Но если в отношениях возникает теплота – начинается и мука. Это возвращает ее к воспоминаниям об украденной бабушке, отце, который любил дочь, но больше любил наркотики, напоминает о погибших и потерявшихся животных, даже о мужчинах, которые были с ней в юности, а потом ушли. Это невероятная боль, и я плачу вместе с ней, когда у нее получается к этой боли прикоснуться. Но теперь, когда она знает, из-за чего эти слезы, ее зависимость от мужчины снижается. Теперь эти отношения даже вполне могут выступать ресурсом.
Конечно, ей становится хуже, чем до терапии: глубоко спрятанная боль становится актуальной, повседневной, и это совсем не то, на что она рассчитывала, обращаясь за помощью. Но это необходимый процесс: не потому, что я так решила, а потому, что в ней это есть и это нужно проживать, постепенно освобождая место для новых чувств. Катя плачет месяц, два, три. Потом появляется гнев. Потом депрессия, которая отличается от первой стадии острой боли: Катя теперь не протестует, а грустит и чувствует подавленность. А потом она вдруг обнаруживает, что способна знать о себе все это и жить дальше.
Ее голод не пропадает совсем: она всегда чувствует, что ей нужно больше, чем ей могут дать, но теперь она способна с этим справляться. Это как старый шрам, который иногда чешется и всегда ощутим. Проходит и ее ощущение пытки: она замечает, что партнер не собирается отнимать у нее поддержку, но вполне может быть агрессивен и истощен ее требовательной агрессивностью. Они все равно расстаются, но не потому, что он маньяк и психопат, а потому, что у них теперь разные потребности. Научившись жить со своими потерями, Катя теперь стремится не только к отношениям: ей становятся интересны карьера, профессиональное развитие, путешествия. Это хорошее расставание, которое станет опорой для них обоих в том, что каждый из них может быть взрослым и может выбирать тот путь, который хочется пройти именно ему. Прожив очень трудный год в терапии, Катя наконец чувствует облегчение – в прежнюю внутреннюю ситуацию она больше не вернется.
Сила других
Переживание потери ослабляет зависимость. Партнер из сверхзначимой фигуры (проекции травмирующего родителя) становится реальным человеком, от которого можно получить не все и не всегда. Принятие этих ограничений дает свободу – теперь мы можем обращаться за помощью не к одному человеку, а ко всему миру, в котором кто-то наверняка готов откликнуться.
В жизни это выглядит так: если ты сейчас не можешь или не хочешь удовлетворять мои потребности, то я могу попросить об этом кого-то другого. Это здоровый вариант, который предполагает соблюдение границ, при том что потребность все же удовлетворяется. Если ты сейчас не хочешь со мной разговаривать – я могу поговорить с мамой или подругой. Если не хочешь гулять – аналогично. Если ты не поддерживаешь меня в занятиях спортом, то я могу обратиться за этой поддержкой в социальные сети, в спортзал, к диетологу или тренеру, избавляя тебя от необходимости поддерживать меня во всем и всегда.
В нездоровых отношениях такое невозможно, потому что жертве кажется, что никто, кроме партнера, не способен эти потребности удовлетворить. Это следствие обесценивания – раздувания, когда один из источников удовлетворения воспринимается преувеличенно значимо, при том что остальные обесцениваются. Мне теперь как будто необходимо поговорить именно с тобой, а не с кем-то другим, который так же способен был бы меня выслушать.
Но сама потребность первичнее, чем объект, который может ее удовлетворить. Это как с голодом: прежде всего важно наличие еды, и лишь затем – какая именно это еда. Конечно, разборчивость важна, она позволяет поднимать качество жизни, но обедать только свежим манго – это не разборчивость, а ограниченность. Важно научиться получать питание из других источников тогда, когда ближайший (или самый значимый) недоступен.
Юля ждет принятия от мамы, которая умерла. Это уже прогресс: раньше она ждала принятия от мужа, требуя от него безоговорочной поддержки и не-отвержения, которого ждут и требуют большинство нарциссических жертв. Но получить принятие умершего человека невозможно. Даже если бы мама была жива, это все равно было бы невозможно, потому что Юле требуется принятие ребенка взрослым тогда, когда она сама уже взрослая. Юля с этой потребностью обращается к магии – всевозможные медитации, тренинги принятия, околомагические практики, нацеленные на внутренний разговор с умершим человеком. Это приносит облегчение, но не решает проблему, поскольку магии не существует, детство прошло, а мамы нет. Выход для Юли не в том, чтобы придумывать принятие там, где его не было, а в том, чтобы научиться принимать его там, где оно существует, и в тех объемах, которые ей могут дать реальные люди. Когда Юля начинает подозревать, что самое большое ее желание никогда не исполнится, она может постепенно начинать об этом горевать и одновременно учиться удовлетворяться тем, что есть. Она начинает замечать принятие терапевта и радоваться ему, пусть в нем и существуют ограничения. Точно так же она видит принятие мужа, то, как он выдерживает ее срывы, то, что он не требует от нее заниматься домом, то, как он поддерживает Юлю в профессиональном развитии. Эти процессы меньше, чем тот, желаемый, но они реальны – и Юля постепенно начинает чувствовать себя лучше.
У Алексея родители живы, но недоступны эмоционально. Для него сверхзначимой фигурой становится жена. Он чувствует себя уверенным, когда она в него верит, может быть свободным, когда она его отпускает и поддерживает. Без ее позитивной обратной связи он не может опираться на себя и ищет (или агрессивно требует) от жены нужного поведения. Такие требования утомляют и ограничивают его партнершу, которая хотела бы (и имеет право) на то, чтобы жить не только ради него. Когда Алексей приходит в терапевтическую группу, больше всего он хочет научиться сделать так, чтобы жена давала ему больше. Вместо этого группа предлагает ему свою поддержку, и это на первых порах трудно для него – говорить с другими людьми и слушать других, он чувствует это как предательство по отношению к жене. Когда у него появляются новые возможности размешать свои желания не только в отношениях с женой – всем становится легче: Леше, который понимает богатство и наполненность мира, его жене, которая чувствует облегчение и свободу, и группе, которую Леша теперь не обесценивает и не вызывает этим раздражения.
