Веда смотрит на Биагви, тот дергает головой, давая разрешение, и она нерешительно раскрывает шкуры и передает ребенка Наоми. Он сильно подрос, на ножках виднеются ямочки, ручки стали пухлее. Лохматые светлые кудри обрамляют личико, но на щеках нездоровый румянец, и малыш совсем не шевелится. Веда стонет в отчаянии, спрашивая у Наоми, может ли она исцелить Волчьего Мальчика. Она подносит руку к груди и изображает хриплое дыхание, чтобы показать, чем болен ребенок. Но сейчас Ульф не кашляет и не хрипит. У него жар, он едва дышит. Наоми прижимает его к себе, и ее губы дрожат.
– Он болеет уже три дня, но до того не отказывался от еды и улыбался. И не плакал. А теперь он не просыпается, – говорит Биагви. На его лице читается напряжение.
Ханаби уговаривает Биагви и Веду сесть к огню и раздеться, но те слишком встревожены и устали. Они снимают верхнюю одежду, но остаются стоять, Биагви – упрямо скрестив руки на груди, Веда – раскачиваясь, как будто все еще баюкает на руках ребенка. Она напоминает мне Уинифред. Та тоже все время так покачивалась.
Вашаки возвращается с лекарем. Тот не торопится, очищая воздух шалфеем и повторяя непонятный мне набор звуков. Он прикладывает что-то к вискам и груди Ульфа и трясет над ним своими погремушками, выгоняя болезнь. Потом начинает стонать и ходить кругами по вигваму, после чего возвращается к малышу и еще немного трясет погремушкой. Наоми не сводит глаз с личика Ульфа, но Биагви начинает злиться, видя эти древние методы лечения, и говорит Вашаки, что лекарь в лагере Покателло три дня делал примерно то же самое, и ребенку стало только хуже.
– Он хочет, чтобы все даипо умерли. Чтобы туа умер. Он лечит не по-настоящему, – рычит Биагви.
Наоми вопросительно смотрит на меня, ожидая перевода.
– Биагви говорит, лекари не любят белых. Он не верит, что они пытаются его вылечить, – тихо объясняю я.
Вашаки жестом отсылает лекаря, устало качая головой. Тот явно оскорблен, но, столкнувшись с недоверием и опасаясь гнева Биагви, собирает свои инструменты и удаляется. Ханаби тоже уходит, унося дочь на руках, опасаясь болезни, от которой страдает Ульф. Нам она говорит, чтобы оставались и что сама она будет поблизости, в вигваме отца.
Потерянная Женщина усаживает Наоми у костра. Она не заставляет ее отдать ребенка или положить его, за что я ей очень благодарен. Пусть Наоми подержит его. Потерянная Женщина кладет Ульфу на грудь плотную, резко пахнущую припарку, обещая, что это поможет ему дышать и выпустит жар из тела. От повязки поднимается пар, и на лбу у Наоми начинает выступать пот. Веда садится рядом, ссутулившись и склонив голову. Думаю, она не спала уже несколько суток. Биагви мечется, как запертый в клетке горный лев, а Вашаки стоит рядом со мной.
В какое-то мгновение Ульф подает голос, и Наоми прижимает его к своему плечу, гладя малыша по спине, чтобы помочь ему прочистить горло. Все задерживают дыхание в надежде на лучшее, но крик не повторяется, и мы продолжаем напряженно ждать.
Веда, вся взмокшая, с налипшими на лицо волосами, пытается покормить ребенка, поднося его к груди, но Ульф не берет сосок и не просыпается. Она не возвращает малыша, а Наоми и не настаивает. Они сидят бок о бок, с трудом удерживая глаза открытыми, и следят за ним. Проходят часы. Потерянная Женщина меняет припарку и приносит нам всем попить. Внутри вигвама стоит невыносимая духота, и Биагви, не выдержав, выходит на улицу.
Ближе к рассвету Ульф открывает глаза. Веда, вскрикнув, вскакивает и зовет Биагви. Мы все собираемся в кружок, уставившись на малыша, надеясь, что рассвет вдохнет в него новую жизнь. Одна только Потерянная Женщина наблюдает со стороны.
– Дай ей попрощаться, – говорит она Веде. – Пусть Многоликая Женщина возьмет брата на руки, чтобы попрощаться.
Наоми не понимает, о чем речь, и не отводит взгляда от открытых глаз Ульфа. Веда не соглашается, покрепче сжимая малыша в руках и устало огрызаясь. У нее появилась надежда, малыш пришел в себя, и она не хочет никому его отдавать, но Биагви забирает его и передает Наоми, чьи глаза тут же озаряет благодарность. Она берет его на руки и заглядывает братику в лицо.
– Здравствуй, Ульф, – шепчет Наоми. – Здравствуй, мой милый мальчик. Я так скучала.
Взгляд Ульфа останавливается на ее лице, и уголки его розовых губ приподнимаются в намеке на улыбку. Потом его глаза закрываются, дыхание становится хриплым, и он ускользает.
Наоми
Румянец на его щеках тает, тепло покидает тело, и я понимаю, что он ушел. Веда начинает кричать, Биагви стонет, потрясенный потерей, и Ульфа вырывают из моих рук. Веда падает на землю, воя в отчаянии, и прижимает малыша к груди, отказываясь мириться с его смертью. Ее страдание эхом отзывается у меня внутри, и я опускаюсь рядом с ней на колени, но она отползает в сторону, крича на меня, на Потерянную Женщину, на Биагви и Джона. На Вашаки, который смотрит на нее в молчаливом сострадании. У двери она встает, глядя на нас дикими заплаканными глазами, будто мы все ее предали. Потом, бросив последний взгляд на Ульфа, Веда осторожно опускает его на землю, как в тот день, когда Биагви принес его взамен умершего сына. Она оставляет малыша и уходит в снежную ночь.
Джон
Воздух холоден и чист, и, когда я втягиваю его носом, он ослабляет боль в груди и горе, комком вставшее в горле. Я молча поднимаю взгляд к звездам и прошу свою мать и Уинифред Мэй посмотреть на меня с небес. Я обращаюсь к ним на пауни, хотя Уинифред его не поймет. Это язык моей матери, и сейчас мне нужна она.
Земля, припорошенная утренним снегом, кажется обновленной и нетронутой. Следы тянутся от жилища Вашаки к притоптанному снегу в том месте, где Биагви и Веда оставили лошадей. Веда умчалась в свой лагерь без верхней одежды, измученная и оцепеневшая. Биагви последовал за ней, закинув накидки на спину лошади, сгорбившись под тяжестью горя. Их скорбь меня утешает. Как сказала Дженни, не бывает любви без боли. Их страдание говорит мне о том, что Ульфа берегли и любили, а теперь по нему скорбят. Когда жизнь заканчивается, не важно, короткая или длинная, все остальное уже не имеет значения.
Они оставили тело малыша. Для Наоми это стало милостью и утешением. Сейчас она с ним: обмыла его и завернула в лоскутное шерстяное одеяло. Его подарил ей Вашаки. Наоми сказала, что оно похоже на разноцветный плащ ее матери, такой же, какой был у Иосифа, проданного в Египет. Я даю ей – и себе – немного времени, чтобы оплакать Ульфа наедине с собой. Она кажется спокойной. Даже умиротворенной. Но горе еще придет. Мы похороним его, и тогда скорбь настигнет ее.
– На снегу остались следы, – раздается голос Потерянной Женщины у меня за спиной.
Я киваю. Но Потерянная Женщина смотрит не на те отпечатки, что оставили Биагви и Веда. Она тянет меня за руку и ведет за собой. Сугробы глубокие, почти нам по колено, и с каждым шагом наши ноги проваливаются в снег и подбрасывают в воздух снежную пыль.
– Видишь? – говорит Потерянная Женщина, показывая на прямую цепочку следов, которые начинаются за вигвамом Вашаки и уходят в никуда.
