Магвич отпускает ее и отходит всего на один шаг, широко расставив ноги и стискивая в руках клинок.
– Наоми, они хотят, чтобы ты ответила на их вопросы, – говорю я по-шошонски, а затем по-английски, стараясь не обращать на него внимания.
Она кивает, не сводя глаз с моего лица.
– Кто этот человек? – спрашивает старый вождь, показывая на меня. Я перевожу.
– Джон Лоури. Он мой муж.
Ее подводит голос, и она повторяет еще раз, уже громче.
– Что это за ребенок? – спрашивает вождь, показывая на Ульфа.
– Это мой брат, – отвечает Наоми.
– Она не может его кормить! – кричит Биагви. – Она ему не мать, и молока у нее нет!
Старый вождь снова требует тишины, и мы продолжаем. Он задает вопросы, я перевожу, Наоми отвечает. Когда старый вождь спрашивает, где были повозки, Вашаки вмешивается в разговор, поскольку знает эти места и их шошонские названия. Ему известно, по какой дороге путешествуют переселенцы. В толпе нарастает сочувствие, но после очередного вопроса оно тут же тает.
– Кто убил первым? – спрашивает старый вождь у Наоми, и она медлит, тяжело дыша от волнения.
– Мы их не видели. Мы не знали, что они там. Это был несчастный случай, – умоляюще произносит Наоми.
Стоило мне перевести, и Покателло начинает кричать:
– Они на нас напали! Они начали бой!
Уже в который раз старый вождь поднимает руки, призывая всех к порядку.
– Пусть забирает женщину. Это справедливо. Но ребенок останется у нас, – выкрикивает Биагви. Его голос звонко разносится над поляной, а отблески огня пляшут на его коже.
Магвич презрительно сплевывает, но остальные замолкают. Наоми в отчаянии переводит взгляд с одного лица на другое, пытаясь понять, что произошло.
– Отдайте их обоих. Брат Биагви был отомщен, – громко возражает Вашаки, но вожди, сидящие вокруг костра, качают головами.
– Мы будем голосовать, – объявляет старый вождь, и трубку снова начинают передавать по кругу.
Один за другим участники совета высказывают свое мнение. Вашаки требует отпустить обоих, Покателло – оставить обоих. Остальные согласны с Биагви. Брат за брата. Женщина, держащая на руках Ульфа, плачет, а Биагви потрясает копьем. Наоми стоит посреди всего этого беспорядка, и ее лицо светится надеждой. Магвич держится поблизости, а старуха воет, вцепившись в ее руку. Старый вождь встает и показывает на Наоми, а потом на меня.
– Иди, – говорит он по-английски, а потом повторяет по-шошонски.
Старуха отпускает Наоми и, будто сраженная стрелой, с криком падает на землю, а Магвич поворачивается спиной к совету. Наоми кидается ко мне. Ее губы дрожат, по щекам текут слезы, запачканные краской пальцы сжимают юбку. Секунда, и она падает в мои объятия, прижимаясь лицом к моей груди.
– Забирай женщину и ступай с миром, – говорит мне старый вождь.
– А как же мальчик? – в отчаянии кричу я, обнимая Наоми.
Но вожди уже встают. Совет окончен. Решение принято.
– Его воспитают как родного сына. Он будет, как ты, «двуногим», – говорит Вашаки. – Биагви – человек чести. Мальчику не причинят вреда.
Он по-прежнему стоит рядом со мной, но его взгляд устремлен на женщину в моих объятиях, которая еще ничего не поняла.
– Джон… А как же Ульф? – Наоми начинает отстраняться, вглядываясь в мое лицо и озираясь в поисках малыша.
Вашаки отворачивается. Я не могу сказать ей. Не могу произнести эти слова. Но она сама понимает ужасную правду и начинает вырываться, сопротивляться и плакать, но я не отпускаю.
– Я не могу оставить его, Джон. Не могу! – исступленно молит она.
– А я не могу оставить тебя! – кричу я, уткнувшись в ее волосы и встряхивая ее. Тяжесть последних двух недель разом обрушилась на мои плечи. – Я тебя не оставлю!
Я отстраняюсь, чтобы она увидела мое лицо, мое собственное дикое отчаяние, и в ее глазах появляется осознание, будто она начинает просыпаться ото сна. Я вижу отражение пережитого мной ужаса, страха и страданий. У Наоми подкашиваются ноги, и она падает с душераздирающими всхлипами. Я поднимаю ее на руки и уношу в темноту, покидая поляну, где уже начинается танец со скальпами.
Наоми
Он все идет куда-то, крепко обхватив меня руками. Слезы катятся по его лицу и капают на мои щеки. Или это мои собственные слезы. Я уже ни в чем не уверена. Когда он наконец останавливается, вокруг нет ни костров, ни жилищ. Не слышно голосов, полных странного ликования. Есть только усыпанное звездами небо и стебли травы. Джон тяжело дышит. Он долго нес меня на руках, но и сейчас не отпускает, просто опускается на землю и сажает меня к себе на колени, продолжая обнимать. Он плачет будто впервые в жизни, будто вся боль, накопившаяся за двадцать с лишним лет его существования, разом вышла на поверхность, а я лежу в его объятиях, пустая и бесполезная, и не могу его утешить. Мне нечего ему дать. Ничего не осталось. Я пытаюсь сдержать всхлипы, чтобы облегчить его страдания, но то, что надломилось у меня в груди, теперь окончательно сломалось, и боль так сильна, что ее не с чем сравнить.
– Аака'а, Наоми. Аака'а, – шепчет он снова и снова, гладя меня по волосам, и постепенно мои всхлипы стихают, оставляя после себя зияющую дыру, которая, боюсь, никогда не затянется.
Джон будто угадывает мои мысли – или, может, у него внутри такая же боль – и прижимает ладонь к моему сердцу. Она тяжелая и теплая, и слезы снова начинают литься из моих глаз. Я накрываю его руку своими, и он обхватывает меня, прижимаясь щекой к волосам.
Я не могу говорить. Не могу всем с ним поделиться. Я не знаю, как я смогу рассказать хоть что-нибудь. Слишком много всего, и есть такие вещи… Есть такая боль… которую невозможно выразить.
Я осталась один на один со своими словами сразу после того, как мистер Бингам сказал «Слава богу», и бог сразил его в ту же секунду. Невысказанные слова толпятся у меня в горле, кружат в голове, дрожат в груди под рукой Джона, но я не знаю, как выпустить их наружу.
Я не знаю, как он меня нашел. Я хочу спросить. Хочу услышать весь рассказ. Хочу узнать, почему меня отпустили и что будет с Ульфом. Хочу, чтобы он объяснил, как мне жить дальше. Но я не могу выговорить ни слова.
Бия привела меня на поляну, чтобы посидеть с женщинами, которые собрались по краям, и мы были слишком далеко от центра, чтобы понять, что там делают и говорят. Я не знала, что происходит, не понимала ни болтовни женщин, ни их оживления. Бия хотела, чтобы я порисовала, и расставила вокруг меня факелы, чтобы я и остальные получше видели. Потом, растолкав толпу, явился Магвич. Его лицо было суровым, а хватка крепкой, и я подумала, что меня снова хотят продать. Но вместо этого он вывел меня на поляну, где вокруг костра собралось двадцать вождей и еще человек пятьдесят сидело у них за спинами. Меня окружило море лиц. А потом я увидела Джона.
