– Почему ее называют Потерянной Женщиной? – спрашиваю я. Мое сердце сжимается от сострадания.
– Так ее звали всегда. – Вашаки пожимает плечами. – И она действительно потерянная женщина. Потерявшаяся в своем горе. Муж, дочь, двое сыновей. Все умерли. Мои братья погибли совсем недавно. Пошли охотиться на заснеженный склон. Снег начал сползать, и их засыпало. Моя мать отправилась их искать. Она знала, что их засыпало, но перекопала весь склон голыми руками. Не желала ничего слушать, когда я умолял ее перестать. Мы нашли их, когда снег растаял.
* * *
Мы двигаемся намного быстрее, чем любой караван, но каждый новый день кажется мне пыткой. Я охвачен тревогой и напряжением, а ехать нам далеко. Мы постепенно продвигаемся на север, и, хотя племя Вашаки уже предвкушает Собрание, никто не суетится и не спешит. В отдалении мы замечаем бизонов, но, когда воины кричат, предлагая отправиться на охоту, Вашаки качает головой. На то, чтобы высушить мясо и выделать шкуры, уйдет слишком много времени, так что мы продолжаем путь. Если кто-то и бросает на меня недовольные взгляды, я их не замечаю. Я и так с огромным трудом держусь, чтобы не сорваться одному на поиски Наоми. Но я знаю, что это было бы глупо и бессмысленно. Поэтому я продолжаю терпеть змей.
– Когда-нибудь мы все будем выглядеть как ты, – говорит мне однажды Вашаки.
Прошла почти целая неделя с тех пор, как мы покинули берега Тобитапы. Все утро вождь был мрачен и не говорил со мной, хотя продолжал настаивать, чтобы я ехал рядом с ним. Его внезапное замечание заставляет меня вздрогнуть.
– «Как я» – это как? – спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит.
– Как индеец в костюме белого человека.
После паузы Вашаки продолжает:
– Кровь индейцев и кровь бледнолицых сольются воедино, и мы будем один народ. Я видел это. – Он говорит это безрадостным голосом, словно уже покорился судьбе.
Я не знаю, как на это ответить. Я рассказываю ему о черепахе, о том, что можно жить одновременно в воде и на суше, как говорила мне Наоми. Вашаки улыбается, но качает головой:
– Нам придется стать совсем иными, новыми существами. И тогда мы все будем потерянным народом… Как моя мать.
Наоми
Бия чему-то радуется, как и другие женщины. Мы стали идти быстрее, все улыбаются и болтают по дороге. Мужчины скачут вперед, осматривая широкую долину и о чем-то споря. Последнее слово остается за вождем – Бия называет его Покателло, – так что остальные следуют за ним, когда он выбирает ровный участок земли, через который протекает ручей. Это будет не временный лагерь. Мы прибыли на долгую стоянку.
День уходит на то, чтобы возвести вигвамы и обнести поселение кольями. Мы первые, но не единственные. В полдень с севера приходит еще один отряд, а вскоре еще один с запада. Каждая группа выбирает себе участок в долине, и к концу дня можно насчитать около тысячи жилищ и вдвое больше лошадей и собак. И это еще не конец.
Вечером начинается празднование. Крик стоит такой же, как в тот вечер, когда нас с Ульфом привели в лагерь, но только теперь никто не скорбит, и длится это несколько часов. Предводители каждого отряда встают в центре круга рядом с шестами, на которых развешаны добытые скальпы. Воины танцуют вокруг своих вождей, а женщины и дети пляшут во внешнем круге. Они все двигаются по кругу, распевая песни, которых я никогда раньше не слышала и надеюсь больше никогда не услышать. Бия не танцует, но тоже наслаждается праздником, покачиваясь из стороны в сторону и тихо вскрикивая время от времени. Она сидит рядом со мной на траве за пределами большого круга, где сосредоточено веселье.
Лошадей в долине намного больше, чем людей, а утром начинаются скачки. Мужчины соревнуются весь день, делая ставки и отдавая что-то, когда проигрывают. У нас на глазах Магвич проигрывает пять своих лошадей, потом выигрывает пять у кого-то еще, но в конце концов проигрывает и этих. Он пребывает в мрачном настроении, поэтому Бия весь день держит меня подальше от вигвама. Она вырядила меня как куклу: вплела в волосы перья, продела бусы в уши. Когда Бия явилась ко мне с камнем, рыболовным крючком и кусочком дерева размером с бутылочную пробку и начала дергать меня за мочки ушей, я не стала сопротивляться. У меня не осталось сил. Боль была резкой, но быстро прошла. Даже слишком быстро.
Женщины ходят в соседние поселения и собираются на поляне, обмениваясь новостями и показывая свое добро: одежду, расшитую бусинами, и мокасины, разрисованную посуду и головные уборы с перьями, повязки, пояса и браслеты. Некоторые женщины собираются в группки и садятся нанизывать бусины на что-то длинное – судя по всему, волосы из конской гривы, – чтобы занять чем-нибудь руки за болтовней. Никакого языкового барьера между ними нет. Может, это и не одно племя, но точно один народ.
На некоторых женщинах одежда из ткани, а не из шкур: простые платья и длинные юбки с пояском на талии, украшенные так, как принято у их народа, но я все равно смотрюсь чужеродно. На меня пялятся, широко раскрыв глаза и разинув рот, а Бия только рада такому вниманию. Она дергает меня за руку, заставляя сесть, расстилает передо мной шкуру и ставит горшочки с краской. Бия похлопывает кусок кожи, произносит мое имя: «Найоми» – и снова касается кожи. Потом она выводит из толпы женщину, показывая на ее лицо, а потом на шкуру, лежащую передо мной.
Эта женщина, похоже, важная птица, потому что остальные мгновенно расступаются, чтобы пропустить ее. Она смотрит на меня сверху вниз со смесью враждебности и любопытства, и Бия жестом велит мне начинать. Я послушно рисую длинные черные волосы с пробором посередине, глаза под нахмуренными бровями, украшения в ушах, простые линии. Я изображаю ее красивее, чем есть на самом деле. Я же не совсем глупая. Когда я заканчиваю, женщины вокруг нас начинают переговариваться и суетиться, а надменная незнакомка наклоняется, чтобы рассмотреть портрет.
– Атт, – говорит она Бии, не обращая внимания на меня.
Женщина снимает с шеи несколько ниток бус и надевает их на Бию, а затем поднимает портрет, осторожно держа его, чтобы краска не растеклась. Окружающие снова что-то бормочут, а Бия довольно улыбается.
Я становлюсь местной диковинкой. Несколько часов я рисую портреты на шкурах, используя краски, которые приносит мне Бия. Мои пальцы все запачканы, но мне все равно. Рисовать проще, чем тонуть, а я все время чувствую, что тону. Я рисую лица одно за другим. Бия собирает плату и наслаждается вниманием. Через некоторое время надменная женщина возвращается с мужчиной. Его лицо рассечено шрамом от лба до уха, но он его украшает. На шее у него ожерелье из костей, а длинные волосы собраны на затылке. На висках у него висят красные и желтые кисточки, задевающие острые скулы.
Я рисую его портрет на белой шкуре, которую кладет передо мной его жена. Я выделяю шрам и резкие черты лица, создавая впечатляющий и суровый образ, и воин остается доволен. Он что-то говорит Бии, что-то про Магвича, и его слова ее не радуют. Она упрямо качает головой и принимается торопливо собирать краски и свою добычу, нагружая меня добром, чтобы я помогла его донести. Теперь Бия почему-то спешит уйти, хотя многие все еще ждут своей очереди и начинают громко возмущаться. Я послушно следую за ней, радуясь, что мы закончили, но воин настойчиво кричит что-то ей вслед. Она не отвечает, торопясь уйти. Мы возвращаемся в вигвам Магвича и складываем сокровища Бии у входа. Она толкает меня на шкуры и рявкает что-то – «сиди»? – а сама снова куда-то убегает.
