– Сейчас всего лишь полдень, но давайте остановимся и разобьем лагерь, – говорит Эбботт. – Нас ждут сто тридцать две мили сухой, трудной дороги, так что сегодня дадим животным отдохнуть и набраться сил. Готовьтесь выходить рано утром.
– Мы обещали Уайатту и Джону, что дождемся их у Шип-Рок, – возражаю я, стараясь держать себя в руках.
– Я сказал Джону, что мы свернем у Шип-Рок, – мягко отвечает Эбботт. – Но он знает, что ждать мы не можем.
– А если он вовсе не придет? – встревает мистер Колдуэлл. – Тогда получится, что мы ждали впустую.
– Он придет, – успокаивает Эбботт, похлопывая меня по плечу. – Не сомневайся. Вот увидишь, к утру будет здесь, помяни мое слово.
Но Джон не появляется, и караван выходит через несколько часов после рассвета. Наши животные напоены и сыты, бочки наполнены водой, а дорога уже ждет. Я оставляю на дереве еще одну записку с желтым лоскутом. Я стараюсь не поддаваться сомнениям, но даже мама начала задумываться.
– Они позаботятся друг о друге, – говорит она, – как в прошлый раз.
Я киваю и заставляю себя дышать ровнее, чтобы сдержать слезы. Мы не говорим об этом. Мы не озвучиваем свои страхи и предположения о том, что их могло задержать, но я знаю, что мамина голова тоже полна мрачных мыслей, и она, как и я, часто шепчет молитвы.
Ко всему прочему, у меня начались месячные. Кровь пропитывает панталоны, бедра трутся друг о друга, а поддерживать чистоту невозможно. Я говорю себе, что отсутствие Джона мне только на руку. Может, когда он вернется, все уже закончится и мне не нужно будет беспокоиться о нашей близости.
Мы проходим десять миль мимо кустиков шалфея и вулканических камней, прежде чем Эбботт трубит в рог и сворачивает с дороги в поисках родника, который непременно должен быть где-то рядом. Мы уже начинаем строить повозки вокруг жалкого клочка зелени в паре миль от дороги, когда папин фургон налетает на камень, и колесо ломается, а Элси Бингам, сидящая на Тюфяке, говорит, что вот-вот родит.
– Я не могу ехать дальше, – стонет она. – Мне нужно спуститься.
У нее начались схватки, и она боится упасть с мула. Мы с мамой помогаем ей спешиться и прийти в себя.
– Может, еще не скоро, Элси, – успокаивает ее мама. – У тебя первый ребенок, ты же слышала, как бывает. Лучше всего тебе сейчас отдохнуть, пока повозки остановились, а схватки еще редкие.
– Ладно, – кивает Элси. – Но… Если он не родится за ночь… вы останетесь со мной утром? Я знаю, что нужно идти дальше, но не уверена, что смогу.
– Уже темнеет, а у нас сломалось колесо, – говорит мама с легкой улыбкой. – Так что мы никуда не денемся.
– Что ж, слава богу, что колеса иногда ломаются, – вздыхает Элси.
– Мы с мамой тебя не бросим, – соглашаюсь я.
Я лишь надеюсь, что Джон и Уайатт не пройдут мимо. Они ведь не знают, что мы свернули.
Джон
Когда мулы начинаются шевелить ушами и водить носами, я выпрямляюсь на неудобных деревянных козлах и вглядываюсь в горизонт. Я весь день на него смотрю. Мы двигаемся на запад, солнце стоит высоко, а в воздухе висит пыль, поэтому дорогу плохо видно. Сегодня мы должны догнать караван, и внезапный интерес, проявленный мулами, заставляет мое сердце биться в предвкушении. Утром мы проехали Шип-Рок, и я нашел оставленный Наоми желтый лоскут и записку, прибитую к дереву. Она поставила дату и время выхода – вчерашнее утро, так что они должны быть уже близко.
– Ты что-нибудь видишь, Джон? – спрашивает Уайатт, жмурясь от солнца и сжимая зубы, на которых скрипит пыль. Он сидит на козлах рядом со мной, держа в руке ружье, как будто мы едем в почтовой карете.
– Нет, – качаю головой я. – Ничего не вижу. Но, кажется, мулы чуют, что Плут и Тюфяк где-то поблизости.
– Я думал, мы догоним их раньше, – говорит Уайатт. – Они ушли дальше, чем я ожидал.
Мы опаздываем. На несколько дней. Джефферсон Джонс выполнил обещание, но это заняло столько времени, что я уже готов был его убить. Он потратил целый день на возню в мастерской, потом еще целый день собирал повозку, пока не сообразил, что ему не хватает детали. Мы снова поехали к оврагу, где кузнец еще немного покопался, пока не нашел что искал, и так мы потеряли еще полдня. Под конец четвертого дня я сказал, что утром уеду и заберу мулов – всех до единого, – хоть с повозкой, хоть без нее. Джефферсон разозлился и от злости всерьез принялся за дело, так что к рассвету фургон был готов, а припасы погружены. Самсона я оставил себе, отдав вместо него Гуса, и кузнец не стал спорить. Я запряг остальных мулов, а Котелка и саврасого привязал по двум сторонам повозки.
Всю дорогу мы гнали изо всех сил, отдыхая лишь в самые темные ночные часы и вставая засветло. Мулы справляются, повозка до сих пор цела, а Уайатт бодр и весел. А вот я не справляюсь и совсем не весел, и, если бы не записки и лоскуты на деревьях, сообщавшие мне, что все в порядке, я бы, наверное, чувствовал себя хуже в сто раз.
– Они, возможно, еще далеко, – предупреждаю я. – Мулы чувствительны. Обычно они чуют все намного раньше остальных. Мы постепенно нагоняем караван и сейчас проходим через места, где он был совсем недавно. Может быть, в этом дело.
Но я даю мулам волю, позволяя им самим выбирать темп. Копыта шаг за шагом сокращают расстояние, и я крепче сжимаю вожжи, чувствуя, что животным не терпится пуститься в погоню. Когда они сами начинают замедлять ход, а потом и вовсе останавливаются, тяжело дыша в поднявшемся облаке пыли, я продолжаю сидеть на козлах, дожидаясь, пока все уляжется. Я окидываю взглядом окружающий нас простор, кустарники и скальные выступы, высматривая цепочку белых холщовых крыш на фоне приглушенных зеленых и коричневых оттенков августа. Но нас окружают лишь жара и безмолвие, и никого вокруг.
– Из-за пыли не разберешь, но тебе не кажется, что вон там дым? – спрашивает Уайатт, показывая на сероватое облако, поднимающееся справа от нас. Оно довольно далеко, так что невозможно понять, что горит. – По-моему, да. – Он втягивает носом воздух. – Чувствуешь запах?
Я чувствую, но мое внимание привлекает вовсе не гарь. Прямо перед столбом дыма можно разглядеть две фигурки, крошечные, не больше веснушек на носу Наоми. Я всматриваясь, не понимая, что передо мной. Путешественники не раз принимали здешние редкие деревья за людей. Мулы начинают бить копытами и плясать на месте, зато саврасый стоит неподвижно, подняв голову и глядя в ту же сторону, что и я.
– Тише, мулы. Тише, – успокаиваю я их.
Уши животных прижаты к голове, как будто они почуяли волка у водопоя и не знают, готовы ли рискнуть и подойти к воде.
– Пошли, – говорю я, встряхивая вожжи.
Они начинают двигаться, сворачивая с дороги и пробираясь между камней и шалфея к другой колее. Эти следы далеко не такие глубокие и отчетливые, как основные, но они ведут прямо к крошечным силуэтам в отдалении.
Уайатт молча сидит рядом со мной, и я благодарен ему за это молчание. У меня самого множество вопросов и совсем нет ответов. Я знаю лишь, что если мулы идут вперед и не упираются, значит, прямо сейчас нам не грозит никакая опасность. Они прибавляют шаг, фыркая и натягивая вожжи, но я придерживаю их, помня о колесах, которые могут сломаться. Сейчас мне не до ремонта. Через несколько минут фигуры становятся отчетливее.
