– Я знаю, почему вы так грубы со мной.
Ее голос звучит ласково, и я снова сбит с толку.
– И почему? – выдыхаю я.
– Вы считаете, что мы слишком разные.
– Спокойной ночи, миссис Колдуэлл, – говорю я, намекая, что пора проститься.
Мне нужно, чтобы она ушла. Осталась. Простила меня. Забыла меня.
– Андерсоны родом из Норвегии. Мак-Нили – ирландцы. Йоханн Грубер из Германии. Вы наполовину индеец, а я вдова. – Она пожимает плечами. – Мы все нужны друг другу. И все можем мирно жить бок о бок, разве не так? Для этого не обязательно быть одинаковыми.
– Некоторые культуры не могут сосуществовать. Это все равно что жить на суше с ластами вместо ног, – шепотом отвечаю я.
Наоми бормочет что-то едва слышно. Мне приходится наклониться поближе.
– Что? – переспрашиваю я.
– Так будьте черепахой, – повторяет она, отчетливо произнося каждое слово.
А потом вдруг улыбается, сверкая зубами, и я не могу сдержать смеха. Я смеюсь, обезоруженный ее честностью. Мое смущение и желание оправдываться растворяются в лунном свете.
– Спокойной ночи, Джон, – говорит Наоми и отворачивается.
Она уходит, оставив меня на поляне возле тополей, и лишь моя лошадь становится свидетельницей моей глупой улыбки.
Все же Наоми не такая, как остальные.
Почти все, кого я знаю, живут в страхе. Даже я.
Но Наоми Мэй – Наоми Колдуэлл, поправляю себя я, – ничего не боится.
4. Холера
Наоми
– МАМ! – ЗОВУ Я, не уверенная, что она еще не заснула.
Мы с мамой ночуем в повозке. Лагерь притих уже полчаса назад, но мои мысли никак не успокоятся, а сердце быстро стучит с тех самых пор, как я заставила Джона поцеловать меня. Я прекрасно понимала, что делаю. Подозреваю, что он тоже это понимал.
– Ты что-то сказала, Наоми? – Мамин голос звучит устало, и я уже готова ответить, что ничего, но мне необходимо поговорить.
– С той самой секунды, как я увидела Джона Лоури на улице в Сент-Джозефе, я почувствовала, что он мне нужен, – признаюсь я торопливым шепотом. – Сама не понимаю почему.
– Я знаю, – бормочет мама, и мой пульс выравнивается. Она всегда умела меня успокоить.
– У вас с папой тоже так было? – спрашиваю я. – Ты просто почувствовала это в первое же мгновение?
– Нет. – Маме несвойственно приукрашивать и ходить вокруг да около. – Мы с ним были скорее как вы с Дэниэлом.
– Друзья?
– Да. Друзья. Но он мне нравился. А я ему. Это всегда приятно, когда ты кому-то очень нравишься. А твой папа дал мне понять, что я действительно ему нравлюсь.
– Я дала Джону понять, что он мне нравится.
– Я так и подумала.
Она поддразнивает меня, но я чувствую, как в груди поднимается стыд. Я не хочу бегать за Джоном Лоури. Мне не нравится, что он мне так нужен. Но я ничего не могу с собой поделать.
– Что, если он плохой человек… и решит поддаться мне? – беспокоюсь я.
– Мне снились сны о мистере Лоури. Он не плохой. Но так или иначе… Я не уверена, что он поддастся тебе. Он полон недоверия и отрицания. Тебе потребуется терпение, Наоми, терпение и понимание. И я не уверена, что ты успеешь их проявить до того, как он нас покинет.
Я не знаю, за что хвататься, за сны или за неприятную правду, что мое желание может никогда не осуществиться.
– Расскажи мне про сны.
Мама долго молчит, так что я приподнимаюсь, ссутулившись под округлой крышей фургона. В темноте я не могу рассмотреть выражение ее лица, но глаза поблескивают, а значит, она не уснула, а просто задумалась.
– Ты когда-нибудь видела, как птица взлетает с воды?
– Мам, – со стоном перебиваю я, думая, что она отвлеклась.
Но мама продолжает сонным голосом:
– В моих снах большая белая птица поднимается над водой, громко хлопая крыльями. Когда она взлетает, у нее появляется человеческое тело. Это мужчина, а птичьи крылья – это его головной убор из перьев. Как у вождя потаватоми, которого мы видели тогда в Сент-Джо. В моем сне человек-птица идет по воде, как Иисус в Библии… И доходит до берега. У него лицо Джона Лоури. Я не знаю точно, что это значит, Наоми, но этот сон начал сниться мне еще до того, как мы познакомились с Джоном Лоури.
– И что ты чувствуешь… во сне? – Я знаю, что для мамы важнее всего именно то, как ощущается видение.
– Мне грустно. Мне очень грустно, Наоми, но в то же время я испытываю благодарность, – шепотом говорит она. – Как будто он пришел к нам на помощь. Я начинаю тонуть, как Петр, а он протягивает руку и поднимает меня.
Когда мама упоминает Писание, с ней никто не спорит.
– Как Иисус, что ходил по воде? – Я говорю так тихо, что сама едва слышу собственный голос, но она повторяет мои слова.
– Как Иисус, сын Марии, что ходил по воде.
Джон
Переправившись через Биг-Блю, мы можем продолжать путь вдоль реки Литтл-Блю, направляясь на север, к Платту и Форт-Кирни, где мы с караваном расстанемся. Ландшафт мне знаком. Я уже путешествовал по этой дороге, а вот Наоми нет. После обеда ее мать соглашается ехать в повозке рядом с мужем, а Наоми садится верхом на Плута, который оказался весьма толковым мулом, как и обещал мой отец. Наоми опять что-то пишет в своем блокноте, который она пристроила на луку седла, подперев сумочкой. Вся ее фигура покачивается с каждым шагом животного, а рука тем временем порхает по странице. Я поцеловал ее, желая отпугнуть, но теперь сам ищу ее общества, приближаясь к ней верхом на Даме, чтобы наконец выяснить, чем таким она занята.
– Вы все время что-то пишете в этом блокноте, – с укором начинаю я. – Рано или поздно вы точно свалитесь.
Я стараюсь смотреть вперед, как будто оказался рядом совершенно случайно.
– Я не пишу.
Наоми больше ничего не добавляет, и в конце концов я вынужден посмотреть на нее. Она качает головой и морщит нос, широко улыбаясь. Ее шляпка сползла на затылок, и послеобеденное солнце придает ее каштановым волосам рыжеватый оттенок. Если не поправить шляпку, в скором времени на ее щеках добавится веснушек, но я молчу.
– Слова меня не интересуют, – говорит она.
– Правда?
– По крайней мере, не те, которые пишут на бумаге.
– А какие еще есть слова?
– Те, которые говорят вслух. Такие слова мне интересны.
Я хмыкаю, не до конца понимая, к чему она ведет.
– Я люблю разговаривать. Особенно с интересным собеседником. Вы интересный, так что я хотела бы почаще с вами говорить. – Она хмурится, наморщив лоб. – Папа говорит, если я не научусь держать язык за зубами, навлеку на себя лишние неприятности. По-вашему, от меня одни неприятности, Джон Лоури?
