— Я плачу тебе, как платил бы кому-нибудь другому, — сказал я. — Только для кого-нибудь другого это была бы настоящая работа.
— Тебе придется хорошенько поискать того, кто сможет превратить это в работу, — со всем, что она делала для меня, она управлялась за ужином. — По четвергам.
Мэйв уже давно жила в съемном кирпичном домишке с двумя спальнями и просторной террасой — в двух кварталах от прихода Непорочного Зачатия. Старомодная солнечная кухня выходила окнами в широкий прямоугольный двор, где Мэйв сажала вдоль забора георгины и мальвы. Сам по себе дом был очень даже ничего, разве что уж слишком маленький: крошечные шкафчики, одна ванная комната.
— Достаток значения не имеет — невозможно воспользоваться больше чем одной ванной за раз, — сказала Мэйв.
— Ну, я иногда у тебя останавливаюсь, — правда, теперь я ночевал там крайне редко. Мэйв первая бы это подтвердила.
— Сколько лет мы с тобой пользовались одной ванной?
Я предложил купить ей дом в счет зарплаты, но она и от этого отказалась. Сказала, больше никто не будет указывать ей, где жить, а откуда съезжать, даже я. «У меня ушло пять лет, прежде чем я дождалась нормального урожая малины», — сказала она.
Поэтому я связался с владельцем дома, где она жила, и купил его. За всю историю моей работы в недвижимости это была, несомненно, худшая сделка. Как только выяснилось, что я хочу купить дом, который не собирались продавать, владелец заломил непристойно высокую цену. Но это не имело значения. Я приложил договор к еженедельной папке со счетами и квитанциями и отправил Мэйв. Моя сестра, которую трудно было взволновать и удивить, была взволнована и удивлена.
— Я полдня вокруг него ходила, — сказала она по телефону. — Теперь, когда он мой, дом выглядит иначе. Не думала, что так бывает. Он даже похорошел. Никто меня отсюда не выживет. Я буду как старая миссис Ванхубейк. Покину его только вперед ногами.
* * *
Мне нужно было возвращаться в город, и на обратном пути мы исключительно забавы ради притормозили у Голландского дома. Чтобы переждать вечерний час пик по пути на вокзал. За стеной из лип двое мужчин ездили туда-сюда по лужайке на двух гигантских газонокосилках, оставляя за собой ровные полосы, и мы открыли окна, чтобы впустить запах скошенной травы.
Нам обоим было за сорок: мне сорок с хвостиком, Мэйв — с гаком. Мои поездки в Дженкинтаун давно проходили по одному и тому же сценарию: в первую пятницу месяца я садился на утренний поезд, вечером того же дня возвращался домой, используя время в дороге, чтобы привести в порядок бумаги, которые я передавал Мэйв. Поскольку компания расширялась, я вполне мог бы ездить каждую неделю, чтобы вместе с сестрой просматривать счета и договоры, ну или как минимум два раза в месяц, но каждая такая поездка означала стычку с Селестой. Она говорила, что я краду время у наших детей. «Кевин и Мэй все еще нуждаются в нашем обществе, — говорила она. — Но вечно это не продлится». Она была права, и все же я не мог, да и не хотел отказываться от поездок в родные места. Компромисс, на который я пошел, сильно перевешивал в пользу Селесты, даже если она этого не замечала.
В те месяцы у нас с Мэйв было столько работы, что, оказавшись вместе, мы едва ли вспоминали о Голландском доме. И то, что мы в тот раз там припарковались, было своего рода сентиментальной данью уважения — не тем людям, которыми мы были, когда жили там, но тем, которые парковались на Ванхубейк-стрит и часами курили сигареты.
— Тебе когда-нибудь хотелось туда вернуться? — спросила Мэйв.
Газонокосильщики были похожи на запряженных мулов.
— Если бы дом выставили на продажу, то да, вероятно. Но подойти к дверям и позвонить в звонок меня никогда не тянуло.
Волосы Мэйв начали седеть, отчего она выглядела старше, чем была.
— Нет, я скорее гипотетически говорю: зашел бы ты внутрь, если бы мог? Просто чтобы осмотреться, узнать, как там теперь.
Сэнди и Джослин смеются на кухне, я сижу там же — за голубым столиком, делаю уроки; утро, отец сидит в столовой за чашкой кофе — в руке сигарета, газету он уже дочитал; Андреа постукивает каблуками по мраморному полу в холле; Норма и Брайт хохочут, носясь по лестнице; Мэйв пришла домой из школы, ее черные волосы свисают гардиной сзади. Я покачал головой:
— Нет. Я не смог бы. А ты?
Мэйв не задумалась ни на секунду.
— Да ни в жизнь. По правде сказать, не думаю, что вообще бы это пережила.
— Ну, тогда даже хорошо, что никто тебя не приглашал. — Солнце расцветило каждую травинку, поделив газон на темные и светлые полосы шириной с газонокосилку.
Мэйв посмотрела в ту сторону.
— Интересно, когда мы изменились?
Мы изменились, когда все наши владения ужались до размеров машины: сперва олдсмобиля, потом фольксвагена, потом двух вольво. Голландский дом в наших воспоминаниях сменила Ванхубейк-стрит. Если бы кто-нибудь попросил меня ответить с максимальной точностью, откуда я родом, я назвал бы полоску асфальта перед бывшим домом Буксбаумов, который потом стал домом Шульцев, а потом там поселились люди, фамилии которых я не знал. Меня слегка раздражало, что газонокосильщики заняли своим грузовиком наше обычное место. Я не стал бы покупать дом на этой улице, но, если бы представилась возможность, купил бы всю улицу целиком. Ничего из этого я не сказал вслух. В ответ на вопрос Мэйв я лишь сказал, что не знаю.
— Тебе правда стоило бы заняться психиатрией, — сказала она. — Это было бы весьма кстати. Флаффи, между прочим, тоже так думает. В смысле она бы тоже не стала заходить внутрь. Она говорит, ей годами снилось, что она ходит по Голландскому дому из комнаты в комнату и мы все тоже там: ее родители, Сэнди и Джослин, Ванхубейки полным составом — и всем так здорово вместе; что-то вроде тех вечеринок а-ля Гэтсби времен ее раннего детства. Она говорит, ей так долго хотелось вернуться туда, а теперь она даже не знает, смогла бы переступить порог, окажись дверь открыта.
Флаффи давным-давно вновь примкнула к стае. Сэнди, Джослин, Флаффи и Мэйв снова были вместе: прислуга Голландского дома и его герцогиня встречались раз в пару месяцев за ланчем и разбирали прошлое по крупицам. Мэйв считала, что воспоминания Флаффи более точны, нежели Сэнди, Джослин или ее собственные, потому что взгляд Флаффи не был замутнен. Сэнди и Джослин вечно болтали друг с другом, обсасывая косточки нашей общей истории вместе с моей сестрой, но не с Флаффи. После того как наш отец выставил ее на улицу вместе с чемоданом, с кем она могла поговорить? С новыми работодателями? Со своим парнем? Даже когда она работала в моем доме, то рассказывала истории, которые хотела услышать Селеста, — о Ванхубейках, о вечеринках и нарядах. Внимание Селесты рассеивалось каждый раз, когда семья Конрой вступала во владение поместьем, — думаю, потому что главной героиней этих глав была Мэйв, — но оно и к лучшему. Истории Флаффи не утрачивали свежести, потому что она хранила их для самой себя. Она не просто помнила — она знала, о чем говорит.
