Поначалу Селеста пыталась время от времени сказать что-нибудь о Мэйв, но Флаффи и слышать ничего не желала. «Я люблю моих детей, — говорила она. — А Мэйв была у меня первой. Я ей жизнь спасла, знаешь ли. Когда у нее обнаружили диабет, это я возила ее в больницу. А теперь представь, что малютка Мэй выросла и кто-то хочет, чтобы я выслушивала всякие гадости про нее. — Она несколько раз качнула Мэй на бедре, и та рассмеялась. — Этому. Не. Бывать», — сказала она ребенку.
Вскоре Селеста смирилась. Флаффи стала ее главной наперсницей, и она с ужасом думала о том дне, когда дети подрастут и ей придется заниматься ими самостоятельно. Дело было не только в дополнительной — и необходимой — паре рук при уходе за двумя маленькими детьми: Флаффи знала, что делать, если у кого-то болит ушко, или на коже появилась сыпь, или они просто заскучали. Она лучше меня знала, когда звонить педиатру. Флаффи была гением не только в том, что касалось детей, — она также знала, как вести себя с матерями. О Селесте она заботилась не меньше, чем о Кевине и Мэй: хвалила ее за каждое верное решение, говорила, что пришло время отдохнуть, учила ее готовить рагу. А если шел дождь, или было темно, или слишком холодно, чтобы гулять, истории о Ванхубейках лились бесконечным потоком. Их Селеста тоже полюбила.
— Гараж располагался довольно далеко от дома, но если встать на крышку унитаза в уборной и открыть окно, можно было увидеть, как на вечеринку собираются гости. Ничто на свете не сравнится с вечеринками, которые они в ту пору устраивали. Все огромные окна растворялись, и гости заходили через них с террасы. Когда было холодно, танцевали наверху, в бальной зале, но если погода располагала, нанятые по случаю рабочие настилали на газоне танцпол из полированных, намертво прилаженных одна к другой досок. И гости танцевали прямо на лужайке. Играл небольшой оркестр, и все смеялись, смеялись. Мама говорила, что самый пленительный звук на свете — это смех богатой женщины. Такие дни она с самого утра проводила на кухне, потом прислуживала до двух-трех ночи, после чего все прибирала. Недостатка в помощниках не было, но кухня была маминой епархией. Отец парковал машины, а когда гости начинали расходиться, подгонял обратно ко входу. Когда родители возвращались, я, как сильно ни старалась бодрствовать, уже крепко спала на кушетке — я ведь совсем крохой была, — а мама будила меня и давала выдохшегося шампанского в бокале — остатки со дна бутылки. Будила меня и говорила: «Фиона, смотри, что я тебе принесла». Я выпивала и тут же засыпала вновь. Мне было лет пять, не больше. То шампанское было самым прекрасным напитком на свете.
— Как думаешь, где мой отец взял деньги на покупку дома? — спросил я Флаффи однажды поздним вечером, в один из тех моментов почти священной тишины, когда дети уснули в своих колыбельках и там же, в детской, на маленькой кровати уснула Селеста, хотя собиралась просто прилечь на минутку. Мы с Флаффи стояли рядом — она мыла тарелки, я вытирал.
— Все началось с парнишки в госпитале, когда твой отец был во Франции.
Я повернулся к ней, держа в руках тарелку.
— Ты про это знаешь?
Я толком даже не понял, почему вообще спросил ее об этом, и уж точно не предполагал, будто ей известен ответ.
Флаффи кивнула.
— Он выпал из самолета и сломал плечо. Полагаю, он в том госпитале целую вечность пролежал, а люди вокруг постоянно сменялись. Несколько дней подряд на койке рядом с ним лежал тот мальчик с простреленной грудиной. Этого я стараюсь особо себе не представлять. Он редко приходил в сознание, но когда все же случалось, они разговаривали с твоим отцом. Мальчик сказал, что, будь у него деньги, он купил бы землю в Хоршеме. Непременно, говорит, — вот твой отец и спросил почему. Здорово, наверное, когда в подобной ситуации есть с кем поговорить. Мальчик ответил, что из-за войны и всего остального он не имеет права говорить, но Сирил должен запомнить эти два слова: «Хоршем, Пенсильвания». И твой отец запомнил.
Я взял еще одну тарелку из ее мыльных рук, потом бокал. Кухня находилась в задней части дома, и над раковиной было окно. Флаффи всегда говорила, что для женщины это бесценная привилегия — иметь окно над раковиной.
— Тебе это отец рассказал?
— Отец? Господи, нет. Он бы мне и который час не сказал, если бы я у него спросила. Ваша мама мне рассказала. Мы же с ней прямо неразлучны были. Тебе стоит понять: в тот первый день, когда они приехали в Голландский дом, она думала, что они бедны. Поэтому она заставила его рассказать, где он взял деньги. Заставила. Она была уверена, что он совершил что-то противозаконное. В те времена ни у кого таких денег не было.
Я вспомнил себя, студента, который обнаружил тот дом, выставленный на продажу за долги, и пытался понять, как и на чем разбогател мой отец.
— Что было дальше?
— Бедный мальчик умер, и у твоего отца образовалась масса времени, чтобы хорошенько обо всем поразмышлять. Он провел на койке еще три месяца, прежде чем на корабле, идущем домой, нашлось для него место. После этого его назначили на какую-то кабинетную должность при верфи в Филадельфии. До этого он там не бывал. После того как они с твоей матерью обустроились, он достал карту, и что же он видит — Хоршем, буквально в часе езды. Полагаю, он решил туда отправиться, чтобы почтить память парнишки. Понятия не имею, как он туда добрался, но увидел он одни лишь сельхозугодья. Он навел кое-какие справки, чтобы выяснить, не продается ли здесь что-нибудь, и нашел мужчину, у которого было четыре гектара земли, с которыми он был готов расстаться по дешевке. Отсюда и появилась эта его фразочка — «бесценный бесценок».
— Но где он достал деньги на покупку земли? — Если карманы пусты, ты себе и бесценок позволить не можешь. В этом я убедился на личном опыте.
— Он скопил что-то, когда работал на Управление ресурсов бассейна Теннесси. Перед войной он три года дамбы строил. Платили ему гроши, но твой отец был чрезвычайно бережлив — и это еще мягко сказано. Но, напомню, ваша мама ни о чем не знала, хотя они уже были женаты. Она не знала ни о сбережениях, ни о том мальчике, ни о Хоршеме. Полгода спустя ему позвонили из ВМФ и сказали, что собираются строить там базу.
— Чтоб я сдох.
Флаффи кивнула; щеки у нее раскраснелись, руки сморщились от воды.
— И это была бы хорошая история, если бы на том все и закончилось, но он взял деньги от продажи и вложил их в большое промышленное здание на реке, а когда продал и его, то начал скупать участки земли, и все это время они жили на базе с твоей сестрой, твоя мать вымачивала фасоль на ужин, а он заказывал продовольствие для флота. И вот как-то раз он говорит: «Элна, я одолжил машину. У меня для тебя отличный сюрприз». Удивительно, что она его не убила.
Пока мы стояли плечом к плечу и мыли посуду, разрешилась самая неприятная загадка в моей жизни, а еще я походя вспомнил, что именно эта женщина однажды ударила меня, когда я был ребенком. Она спала с моим отцом и хотела выйти за него замуж. Насколько лучше сложилась бы жизнь, если бы Флаффи добилась своего.
Глава 14
Я ПРОДАЛ ДОМ, В КОТОРОМ МЫ ЖИЛИ, когда только поженились, за хорошие деньги, потом продал два таунхауса и на вырученную сумму купил многофункциональное здание на Бродвее — в шести кварталах от нашего теперешнего жилья. Тридцать квартир под сдачу, на первом этаже — итальянский ресторан. Я мог проводить в этом здании каждый час каждого дня в году, и все равно не разобрался бы со всеми проблемами: вечные поломки в котельной, несанкционированная свалка, апельсин в канализационной трубе, который дочка одного из арендаторов решила смыть в унитаз и посмотреть, что из этого выйдет, жилица, которая никогда не запирала дверь в квартиру, и ее кот постоянно гадил в холле, а еще живущий по соседству терьер, который неизменно отыскивал кошачье дерьмо, сжирал его и тут же выблевывал. Каждое происшествие учило меня чему-нибудь новому не только в уходе за домом, но и в общении с растревоженными жильцами, решать проблемы которых вообще-то не входило в мои обязанности.
