Рассказ Клеманс стал для Филиппины полной неожиданностью: Люк никогда ни словом не упоминал об этом, считая приемных родителей Клеманс законными тестем и тещей. Филиппина заметила, что, когда они приезжали в шале, Клеманс называла их по именам, но она не придала этому значения, подумав: наверно, у них в семье так заведено.
– Я не знала… не знала, что у тебя было такое трудное детство, – тихо произнесла она.
– Ой, ты только не думай, что они меня мучили, как Тенардье – Козетту
[7]. С первой же минуты в доме Жана и Антуанетты у меня началась очень хорошая жизнь. Я им страшно благодарна: у них я впервые почувствовала себя личностью. Но мне, конечно, хотелось иметь свою собственную семью. А у Этьена язык был хорошо подвешен, и я поверила в его обещания.
Слушая ее, Филиппина констатировала, что до сих пор ее дружба с Клеманс была поверхностной. Они ценили друг друга, вместе смеялись, вместе составляли меню на неделю вперед, играли с девочками в настольные игры, обсуждали Виржила или Люка, обменивались косметикой, но никогда не доходили до настоящих искренних признаний. И Филиппина решила воспользоваться этим приступом откровенности, чтобы побольше узнать о Клеманс.
– А когда же ты обнаружила истинную натуру Этьена?
– Да почти сразу же. Стоило нам пожениться, как он начал обращаться со мной совсем иначе. Считал меня своей собственностью и дал полную волю своей сумасшедшей ревности. Запретил мне нанимать в парикмахерскую парней-учеников, – одних лишь девушек. Я тогда только-только открыла свою парикмахерскую – а деньги мне одолжили Жан и Антуанетта – и хотела как можно быстрее вернуть им долг. В общем, я побоялась, что Этьен устроит скандал, и стала нанимать в помощницы девушек. О том, чтобы пригласить друзей к нам домой, и речи быть не могло – Этьен приписывал им самые страшные пороки, лишь бы создать вокруг меня пустоту. Даже к Антуанетте и Жану он относился неприязненно, и ему удалось разлучить их со мной. Если мы ужинали в ресторане и я случайно бросала взгляд на какого-нибудь мужчину, он тут же устраивал сцену ревности. Требовал, чтобы я ходила на работу только в джинсах, ни в коем случае не в юбке, а если я возвращалась домой чуть позже обычного, метался, как дикий зверь в клетке.
– И ты все это терпела?
– В первые месяцы – да, старалась доставлять ему удовольствие, избегать ссор… Но его требования становились все жестче и жестче. И в тот день, когда я попробовала возразить, он разъярился окончательно и впервые закатил мне пару пощечин. Впервые – но далеко не в последний раз, увы!
– Он тебя бил? – с ужасом воскликнула Филиппина.
– Нет, слава богу, ограничивался пощечинами. Притом легкими, как будто наказывал непослушную девчонку. Ну, а дальше – больше. И тогда я стала тайком принимать пилюли и радовалась, что они предохраняют меня от беременности, только на всякий случай держала их не дома, а у себя в парикмахерской.
Филиппина недоуменно тряхнула головой – рассказ Клеманс привел ее в полную растерянность. Она, с ее независимым характером, просто не понимала, как можно быть такой пассивной, покоряться жестокому, ревнивому тирану.
– Самое трудное началось, когда я ему объявила, что хочу уйти.
– И как он это воспринял?
– Страшно вспомнить! Тут уж мне досталось по полной – и гнев, и мольбы, и попытки силой помириться в постели…
– Что значит – силой?
– Да ведь он весил вдвое больше меня, – с горькой усмешкой сказала Клеманс. – Он был уверен, что осчастливит меня своими объятиями и таким образом все уладит между нами. Да разве только это!.. У него еще хватило наглости заявить, что, если бы я была более покорной и любящей, у нас не было бы никаких проблем. И скоро я поняла, что он занимался со мной любовью и утром, и вечером, чтобы я забеременела, хотелось мне того или нет. Надеялся, что ребенок помешает мне уйти. А он безумно боялся, что я от него уйду. При его самолюбии, он даже мысли такой не допускал и вообще, мне кажется, любил меня, но очень уж специфически.
– Ну, знаешь ли… когда мужчина любит женщину, он не награждает ее оплеухами! – возмущенно ответила Филиппина. – Если бы на меня кто-то поднял руку, я тут же вызвала бы полицейских и подала на него жалобу!
– Конечно, – только у нас совсем разные характеры, а главное, разное прошлое. Мне кажется, для тебя все легко и просто. А я тогда, в свои двадцать лет, была робкой, неуверенной в себе, и мое замужество мало что изменило. Я даже не смела обратиться за помощью к Жану и Антуанетте, с которыми – стыдно признаться! – разошлась из-за Этьена. И могла довериться только одному человеку – Соне, у себя в парикмахерской. Она меня поддержала, и я все-таки решилась пойти к адвокату и начать процедуру развода. Когда нам прислали повестку из суда, я чуть не умерла от страха! Как ни странно, Этьен сначала не отреагировал – ходил как пришибленный. Но я боялась, что он скоро опомнится, и сбежала от него к Соне – она меня приютила. Вот как раз в тот момент к нам в парикмахерскую и явились Люк с Виржилом, чтобы постричься…
И лицо Клеманс снова озарила та чуть озорная улыбка, с которой она всегда произносила имя мужа, только теперь это уже не вызвало у Филиппины раздражения.
– Вот оно как… а я почти ничего не знала, – с сожалением промолвила она. – Слышала только, что ваш развод проходил трудно и твой муж вел себя отвратительно, но без всяких подробностей. Почему ты мне никогда ничего не рассказывала?
– А ты меня ни о чем и не спрашивала, Фил. Вечно сидишь, уткнувшись в книгу, и витаешь в облаках. Да я и сама предпочитаю забыть то время, слишком дорого мне все это обошлось. Нужно было уйти от него гораздо раньше, но я трусила…
– Нет! Тебе ведь хватило мужества сопротивляться и развестись. Надеюсь, он взял вину на себя?
– Ох, все было так непросто! Это ведь я покинула супружеский кров. Но мой адвокат провел дело гениально: обвинил Этьена в патологической ревности, жестоком обращении и запугивании, а поскольку ни детей, ни общего имущества у нас не было, суд вынес постановление о разводе очень быстро.
Рассказывая все это, Клеманс продолжала печь вафли и протянула еще одну Филиппине.
– Потом в моей жизни появился Люк, и это стало настоящим чудом, – весело продолжала она. – А уж когда родились двойняшки, счастливее меня не было женщины на свете. Мне повезло как никому!
Филиппина скептически поморщилась. Быть сиротой, приемным ребенком, а потом женой такого жуткого мерзавца, как Этьен… ничего себе везение! Хотя, конечно, теперь-то Клеманс по-настоящему счастлива во втором браке, в своем материнстве. То есть именно в том, чего Филиппина никак себе не желала. Со двора донесся шум мотора; женщины насторожились, и Клеманс бросилась к окну.
– Это Люк! – с облегчением выдохнула она.
Неужели они теперь так и будут пугаться каждой машины, подъехавшей к шале?! Это было бы тем более глупо, что в свой первый приход Этьен наверняка проделал конец дороги пешком, – ведь они тогда не услышали шум мотора.
