И Клеманс яростным жестом вытерла слезы, катившиеся по щекам. Соня подошла к ней, взяла за руки.
– Послушай меня, дорогая: ты должна бороться, а не плыть по течению. Запомни: лучше гневные крики, чем слезы покорной жертвы, – в гневе ты будешь менее уязвимой. И пусть он поможет тебе защищаться. Не позволяй Этьену отнять у тебя твое счастье.
– Здравствуйте! – поприветствовала вошедшая женщина. – Я наконец решила измениться, хочу высветлить пряди…
Клеманс и Соня тут же дружно заулыбались и пошли навстречу новой клиентке.
– Мне кажется, мы загостились у вас, пора возвращаться домой, – мягко сказала Вероника.
Люк неохотно кивнул.
– Здесь, рядом с Виржилом и Филиппиной… то есть теперь только с одним Виржилом, мы чувствуем себя как будто лишними. Сколько мы прожили под вашей крышей – пора нам уезжать, а вам – вернуться к прежним привычкам, к жизни в вашей тесной компании.
– Виржил очень любит вас, вы ему ничем не мешаете.
– Верно, – вмешался Кристоф, – но ваше равновесие держится на… как бы это сказать… В общем, я так понимаю: вам нравится совместная жизнь, потому что вы с Виржилом знаете друг друга и у вас по-прежнему много общего. Клеманс легко вошла в этот тесный круг, а вот Филиппине это не удалось. А кто придет на ее место? И как эта женщина отнесется к тому, что в доме ее возлюбленного проживает еще одна чужая семья? К тому же мы люди пожилые, не вашего поколения, так что пора нам оставить вас, молодых, в покое.
– И вдобавок скоро весна, – добавила Вероника, – дни становятся длиннее, на дорогах уже нет снега, – разве что здесь, в горах, да и то немного.
– Жандармы обещали следить за Этьеном, пока его не вызвал судья. Так что, честно говоря, мы теперь не очень-то вам и нужны. Впрочем, если будет такая необходимость, мы вернемся. А пока твоей матери хочется побыть у себя дома, заняться своими делами… Но если ты считаешь, что Клеманс все еще грозит опасность, мы, конечно, останемся!
Кристофу очень понравилась жизнь в шале, и эту речь он произнес только ради того, чтобы угодить жене. В их квартирке в Леваллуа у него не было возможности заниматься поделками, здесь же всегда находилось чем заняться, а прогулки в парке Планшетт или на острове Жатт не шли ни в какое сравнение с походами в горы.
– Но ты ведь обещал мне перекрасить гараж, – напомнил Люк, подмигнув отцу.
– Ничего, перекрасит в следующий раз, – возразила Вероника.
И Люк понял, что матери действительно хочется уехать домой. Здесь, рядом с Виржилом, она чувствовала себя лишней. Три поколения Вайянов под одной крышей – наверно, ей казалось, что это слишком много для мужчины, неожиданно оставшегося в одиночестве, без подруги.
– Ладно, мам, тогда приезжайте к нам в мае или в июне, когда будет хорошая погода, и мы сможем устраивать долгие прогулки, пикники, барбекю…
Мать ответила ему благодарной улыбкой, а Кристоф пробормотал:
– Уж не знаю, как я поведу свою колымагу, – я так привык ездить на внедорожнике Клеманс…
– Ничего, папа, на днях я тебе раздобуду подержанную, но очень хорошую машину.
– Да не нужна она ему! – все с той же улыбкой запротестовала Вероника.
Но в конце концов уступила Люку – мать и сын всегда старались чем-нибудь порадовать друг друга.
– Ладно, пойду-ка я готовить ужин, – весело объявила она. – Виржил заказал мне бланкет
[17] из телятины, пора мне им заняться.
Несмотря на желание вернуться в Леваллуа, к своей плите, Вероника высоко ценила кухню в шале, особенно за возможность одновременно заниматься стряпней у стойки и болтать с теми, кто посиживал тут же, в холле, возле камина. Люк понимал, что все обитатели дома будут скучать по ней, но что его старикам действительно пора вернуться к своему привычному образу жизни.
– Я даже не знал, с чего начать, – грустно признался Виржил.
– Одежда занимает гораздо меньше места, если ее сложить как следует, – откликнулась Клеманс, стоявшая у платяного шкафа Филиппины; она уже вынула оттуда стопку свитеров. – И ты правильно сделал, что попросил меня помочь, одному тебе было бы невесело этим заниматься.
Рядом со шкафом стояло несколько открытых чемоданов и три картонные коробки, уже заклеенные скотчем.
– В них ее книги и папки, – объяснил Виржил. – А теперь я займусь хрупкими вещами, у меня есть для них пузырчатая пленка.
Клеманс украдкой взглянула на него, пытаясь определить, в каком он настроении.
– Филиппина очень дорожит этой лампой, она разыскала ее у одного антиквара, – объяснил Виржил, отвинчивая с лампы абажур.
Легкая грусть, прозвучавшая в его голосе, встревожила Клеманс, и она спросила, обернувшись к нему:
– Ты ни о чем не жалеешь, Виржил?
Тот нерешительно помолчал, прежде чем ответить:
– Жалею – о самых прекрасных моментах прошлого, а их было немало! Но наш разрыв стал неизбежным, – во всяком случае, для меня. И встреча с Хлоей только ускорила события.
С этими словами Виржил упаковал маленькую бронзовую лошадку и положил ее в очередную раскрытую коробку.
– Она любила обследовать местные антикварные лавки, – добавил он, – особенно когда ей надоедало корпеть над своей очередной диссертацией. Заметь, она не покупала ничего особенно дорогого… Хотя нет, – купила вот этот письменный стол! Я внес его в список вещей для перевозки в контейнере, правда, не знаю, куда она его поставит в своей парижской студии.
– А может, она и не собирается в ней жить?
– Не знаю. Конечно, она всегда может подыскать себе более просторное жилье. Деньги-то у нее есть.
Несколько минут они паковали вещи молча. Клеманс снимала с вешалок и бережно складывала блузки. Как она и ожидала, бόльшая часть нарядов Филиппины имела этикетки известных модельеров. Та всегда заботилась о своей внешности и утверждала, что любит только «благородные» ткани, такие как шелк, кашемир и бархат.
– А как быть с ее лыжным снаряжением? – спросила Клеманс. – В гараже остались ее ботинки и комбинезон…
– И две пары лыж с палками. Я все это отправлю контейнером, вместе с мебелью.
– Неужели она будет хранить лыжи в студии?
– Если память мне не изменяет, в ее доме есть подвал с боксами, – ответил Виржил, глядя куда-то в пространство, его одолели воспоминания.
– Когда мы с ней познакомились, я еще жил в Париже, а вы с Люком уже перебрались сюда. Филиппина чаще приезжала ко мне, чем я к ней, потому что я вставал чуть свет и ехал в Ларибуазьер. Мне безумно хотелось сбежать к вам, в Гап, а она надо мной посмеивалась, но, когда я объявил, что получил место в больничном центре Гапа, ей стало не до смеха. Она не понимала, зачем мне это надо. Для нее – хотя она любила кататься на лыжах – пребывание в Альпах сводилось к зимним каникулам, и только. А мое стремление бросить Париж и такую престижную больницу, как Ларибуазьер, казалось ей мальчишеским капризом.
