Филиппина резко выпрямилась и с трудом скрыла болезненную гримасу, потревожив перевязанный локоть.
– Посмотри мне в глаза и ответь, Виржил: ты меня больше не любишь?
– Ну… – пробормотал тот, с трудом выдерживая ее взгляд, – честно говоря, не так сильно, как раньше.
Признание было трудным; высказав его, Виржил почувствовал одновременно и боль, и облегчение. Филиппина вскочила, бросилась к нему и, наклонившись, изо всех сил ударила по лицу.
– Ты встретил другую женщину, да? – выкрикнула она.
Виржил встал с пола, чтобы не смотреть на нее снизу вверх, но так и не отошел от двери, к которой прислонялся спиной.
– Нет, это не так… не совсем так, Филиппина. Я тебе не изменял.
Но, однако, он хотел ей изменить, испытывал такое желание, сознавал это и чувствовал себя виноватым из-за своей полуправды.
– Ты хочешь, чтобы мы расстались? – бросила Филиппина, почти беззвучно. – Чтобы я собрала вещи и ушла из твоей жизни? Хочешь стать свободным, чтобы подыскивать будущую мать твоих детей? Покорную производительницу, готовую к тому, чтобы ее разнесло, как бочку? Эдакую самку, облизывающую своих детенышей, – таков, что ли, твой идеал любви?! Ну, конечно, как это я сразу не поняла, вот почему ты с таким умилением взираешь на Клеманс. На святую Клеманс!
– Оставь Клеманс в покое, она тут ни при чем. Они с Люком достигли своей цели, построили свое будущее. Ну, так вот знай: я им завидую.
– А я – нет; эта идеальная семейка твоего лучшего друга надоела мне до смерти! Я-то думала, что мы свободнее, чем они, не так связаны условностями, не должны подчиняться общим стандартам и быть «как все». Нарожать детишек – легко, но потом нужно их растить и воспитывать, забыв о собственных мечтах.
– О собственных мечтах? По-видимому, у нас с тобой они разные.
– О да! И твои – настолько банальны! Это просто парадоксально: ты хочешь того же, что имеет Люк. С первого взгляда кажется, что в вашей неразлучной паре ты – главный, но это вовсе не так, главный-то – он! Типичный средний француз, гордящийся тем, что он именно таков. Никакого честолюбия! И, кстати, почему ты начисто лишен честолюбия? Рассорился с собственными родными и, вместо того чтобы прислушиваться к советам отца, предпочитаешь им советы Кристофа и Вероники. Пристроился в этой своей убогой больнице и просидишь тут до самой пенсии. Только не говори, что ты здесь вырос как хирург, – все, чего ты достиг, – это совместное житье с другом и лыжные прогулки.
– В общем, одни сплошные недостатки, – иронически вставил Виржил.
– Да, но я-то мирилась с ними, потому что люблю тебя. И, кроме того, ценю некоторые твои достоинства – привычку хорошо выполнять свою работу, душевную щедрость, доброту, прямодушие, выдержку…
И Филиппина, растрогавшись, протянула руку и коснулась его лица.
– Я сожалею о своей вспыльчивости. У тебя на щеке осталась царапина от моего кольца, прости.
Виржил понимал, что Филиппина в отчаянии, что она разрывается между гневом и паникой; он чувствовал себя одновременно и виноватым, и беспомощным.
– Виржил… Ты правда больше не любишь меня?
У Филиппины задрожал подбородок, и Виржил спросил себя: а видел ли он когда-нибудь ее плачущей? Чужие страдания причиняли ему боль, он всегда стремился облегчать их, избавлять от них людей, в том числе и своих пациентов, настаивая на том, чтобы им давали болеутоляющее в ожидании операции.
– Я тебя очень люблю, – сказал он, почти шепотом, – но это уже не та, прежняя, любовь. Мы изжили ее, пытаясь настроиться на одну волну, но нам это не удалось. Отныне наши жизни будут идти параллельно, не пересекаясь. Не трать больше времени на меня. Найди кого-нибудь другого, кто…
– Ну да, как будто это скотный двор! Как будто можно выбрать себе кого-то по заказу! Да если бы я смогла, я бы тотчас же разлюбила тебя! Ты мне советуешь «найти кого-нибудь другого»? О, я знаю зачем! Ведь когда я буду в объятиях другого мужчины, ты перестанешь мучиться своей виной, забудешь, что вычеркнул меня из своей жизни! Да что же ты за человек после этого?!
Филиппину снова охватил гнев, ее слезы уже высохли. Она прожгла его яростным взглядом и отвернулась.
– Никогда не поверю, что здесь не замешана другая женщина… Все эти высокопарные слова насчет параллельных жизней – ложь! Ложь, недостойная тебя, Виржил.
Это обвинение возмутило Виржила, на секунду у него возник соблазн выложить ей всю правду. Да, он устал от нее и теперь хочет другую. Однако такое признание только сильнее оскорбило бы Филиппину, и он отказался от него, промолчал. Тогда Филиппина бросила ему:
– Я уеду на несколько дней в Париж. А ты пока обдумай все хорошенько. Может быть, в конце концов поймешь, что я тебе все-таки нужна.
Таким образом, оттянув время, она надеялась исправить ситуацию, оставить Виржилу возможность примирения.
– Я уеду завтра – если, конечно, буран уляжется, – холодно добавила она.
Отъезд, возвращение, новые тягостные сцены: Виржил заранее со страхом думал о будущих неделях. В наступившей тишине особенно явственно слышались завывания ветра, сотрясавшего шале.
Филиппина подошла к окну, прижалась лбом к стеклу, за которым царила тьма.
– А снег все идет и идет… В конце концов этот проклятый снегопад этой проклятой нескончаемой зимы погребет нас под собой… А ведь я люблю горы, мне нравится жить здесь с тобой, нравится тот миг, когда ты забираешься ко мне под одеяло, нравится смотреть на тебя, даже когда ты спишь. Ну, а ты? Могла ли я представить, что у нас случится такое?! Мне казалось, наша любовь будет длиться вечно. Скажи, я еще что-то значу для тебя?
– Ты всегда будешь много для меня значить.
Филиппина круто повернулась и снова оглядела его.
– Каждое слово из твоих уст звучит как прощальное. Ты ведь решил закончить наши отношения, не так ли? Почему ты так торопишься?
– Потому что не хочу, чтобы мы еще много недель терзали друг друга.
– Понятно. А может, где-нибудь ждет своей очереди какая-то девица или дама?
Виржил не ответил. Увы, Хлоя этого ответа не ждала.
И все-таки он надеялся обрести свободу, чтобы попытаться снова стать счастливым.
– Что там объявляет Метео-Франс? Я могу сесть в поезд уже завтра утром, если тебе так невыносимо мое присутствие здесь, рядом с собой.
– Филиппина…
– О, сколько раз я слышала, как ты произносишь мое имя совсем иначе! С такой любовью, с такой страстью, с такой нежностью. А теперь обращаешься ко мне вежливо, как к посторонней. Еще немного, и мы действительно станем чужими друг другу. Поверить не могу… Ладно, иди к своим дорогим друзьям, туда, вниз, – у вас будет полно времени, чтобы посудачить обо мне, о моем отказе вынашивать твоих детенышей. Они-то, уж конечно, и оправдают тебя, и утешат, особенно святая Клеманс, которую ты слушаешь, развесив уши! И знаешь что? Будь я на месте Люка, я бы держала ее от тебя подальше.
