– Стоять на месте, личный досмотр!
Яблоки. Три украденных яблока.
– Всем наблюдать за двором! – скомандовал Фернан своим людям, собравшимся оказать ему помощь.
Рауль расставил ноги, положил сцепленные ладони на затылок. Вздрогнул, когда пальцы офицера нащупали яблоки. Одно… другое… Он закрыл глаза, ожидая града ударов, но досмотр продолжился, потом прозвучала команда:
– Все в порядке. Свободен!
Изумленный Рауль подошел к Габриэлю и уже готов был ответить на его немой вопрос, как вдруг нащупал в заднем кармане нечто, чего там раньше не было. Какую-то бумагу.
– Обычный досмотр… – пробормотал он, но Габриэль уже смотрел в другую сторону: один из заключенных повторял, как в бреду:
– Париж объявлен открытым городом. Париж объявлен…
Новость разлетелась с быстротой молнии. Рауль воспользовался всеобщим замешательством и отошел к ограде, где днем разрешено было мочиться. Охранявшие этот «сортир на пленэре» солдаты тоже обсуждали новость и едва взглянули на заключенного, решившего справить нужду. Рауль вытащил из кармана конверт, достал из него листок и начал жадно читать:
Уважаемый господин Рауль!
Меня зовут Луиза Бельмонт, но вы меня не знаете. Я боюсь, что вы можете немедленно выбросить это послание, и потому сразу приведу детали, которые, надеюсь, докажут, что я не сумасшедшая.
От вас отказались 8 июля 1907 года, а 17 ноября того же года отдали в приемную семью. Сотрудник отдела регистрации актов гражданского состояния назвал вас Раулем Ландрадом, использовав имена двух святых, поминаемых в ближайшие дни – 7 и 8 июля. Вас воспитывали в семье доктора Тирьона, проживавшей по адресу: Нёйи, бульвар Обержон, 67.
Я ваша сводная сестра, у нас с вами общая мать.
Мне необходимо сообщить крайне важные сведения об обстоятельствах вашего рождения и вашем детстве.
Мне было очень нелегко найти вас, и я хорошо понимаю, что сейчас не время для воссоединения родственников, но на всякий случай сообщаю свой адрес: Восемнадцатый округ, тупик Перс. Если вдруг не застанете меня дома, справьтесь у мсье Жюля, хозяина «Маленькой Богемы», что на углу улицы.
С вашего позволения,
с нежностью, Луиза
Пока Ландрад читал, заключенные обсуждали новость. Молодой коммунист спросил у Габриэля:
– А что такое «открытый город»?
Выглядел он по-прежнему плохо, бледен, под глазами мешки.
– Немцы вот-вот войдут в Париж, – объяснил Габриэль. – Можно принять решение об обороне города, в этом случае боши будут бомбить его и за несколько дней разрушат до основания. Объявив столицу «открытым городом», правительство дает понять, что уничтожать Париж нет нужды, то есть подносит его им на блюдечке. Последствия будут ужасны. Правительству придется бежать, чтобы избежать ареста, а участь нескольких тысяч заключенных Гравьерского лагеря, которых и накормить-то толком не могут, зависит от Генштаба гибнущей страны.
– Значит, будем ждать здесь прихода бошей? – спросил Борнье.
Фернан не знал, что сказать, он вдруг почувствовал себя опустошенным и ослабевшим, как скарабей под панцирем, присел на камень, достал из кармана книгу с томной прелестницей Шахерезадой на обложке. Лицо сердечком, точь-в-точь как у Алисы. У него увлажнились глаза. Какого черта она делает в треклятой часовне, затерянной среди леса?
Фернан пытался справиться с чувствами, взять себя в руки и вдруг понял, что молится. Впервые за очень долгое время. Он опомнился, встряхнулся, надеясь, что никто не заметил минуту его слабости, убрал книгу и взглянул в сторону заключенного, спрятавшегося, чтобы прочесть письмо. Фернану было невыносимо стыдно. Как он мог дойти до подобного? Разнюнился, поговорив с сестрой? Он офицер, командир и наказал бы любого подчиненного, поведи тот себя подобным образом.
Что, если эта девушка – шпионка?
Вдруг ее письмо – сигнал? Как оно связано с известием о скорой сдаче Парижа?
Фернан решил немедленно допросить заключенного, злясь на себя за проявленную слабость.
Все находившиеся во дворе люди, охранники и арестанты, смотрели, как массивный, но удивительно стремительный аджюдан-шеф несется к заключенному, а тот этого не замечает, щурится на небо и непонятно что там рассматривает.
Фернан не добежал до Рауля.
В небе над лагерем раздался гул, воздух стремительно закрутился в смерч.
Фернан остановился.
Немецких бомбардировщиков было так много, что казалось, будто лагерь накрыла тень. Аджюдан-шеф забыл, куда направлялся, поняв, что бомбы падают всего в пятистах метрах – на вокзал. Земля вздрогнула, все замерли, потом началась паника. Люди падали, закрывали головы руками.
Рауль посмотрел на Габриэля: именно этого момента они ждали.
13 июня 1940 года
36
Память обманывала Фернана: крыша часовни Беро не обрушилась, хоть и прохудилась сразу в нескольких местах. Впрочем, защита от дождя не главная забота, двумя первостепенными проблемами оставались еда и гигиена.
Алиса насчитала пятьдесят семь беженцев, но каждый день появлялись новые люди.
– Не беспокойтесь, – говорил с неизменной улыбкой священник. – Раз они появляются здесь, значит Господь указывает им путь.
Казалось, ничто не способно вывести этого человека из равновесия. Когда Алиса впервые переступила порог часовни, он поприветствовал ее и рассмеялся, услышав, что она хочет помогать на добровольных началах.
– Добровольно? Не бывает ничего добровольного, дочь моя. Господь всегда в чем-нибудь да вознаграждает нас!
Алису покорил его неунывающий дух, упорство, находчивость и боевитость… Он успевал повсюду и не боялся, как сам говорил, «испачкать руки в отработанной смазке».
«Иисусу все равно, чистые или грязные руки мы к Нему протягиваем…»
Утром в четверг он трудился у речного притока, на берегу которого, к счастью, стояла часовня: не будь этого, обитателям грозила бы смерть от грязи.
Алиса спустилась к воде и увидела, что священнику помогают человек семь или восемь, следуя его указаниям. Он никогда никого ни о чем не просил, люди приходили сами, стоило ему взять молоток или заступ, причем не только мужчины, но и женщины.
– Можно поучаствовать, святой отец?
– Клянусь честью…
За этим восклицанием всегда следовал смех, священник вообще смеялся по любому поводу, поэтому его обожали ребятишки, вечно крутившиеся у него под ногами и то и дело дергавшие за край сутаны. Он играл с ними в мяч, в прятки и вдруг говорил: «Мы потом еще поиграем, ведь добрый Господь один со всеми делами не справится!» – и отправлялся чинить крышу, лечить раненых и больных, лепить мыло из жира и золы или чистить овощи для супа.
