В середине дня Луиза вернулась к мсье Жюлю. Он зашивал тапочки, сидя на заднем сиденье «пежо».
– Хорошо, что я взял с собой несессер… – Он уколол большой палец и чертыхнулся.
Лицо Луизы осунулось и побледнело от усталости, но рот остался чувственным, светлые глаза – бездонными, ее хотелось обнять и крепко прижать к груди, чтобы защитить от жестокости мира. Она отобрала у мсье Жюля тапки и иглу и коротко пересказала все, что увидела и услышала в городе.
– Людям сейчас не до красот природы, – заключила она, – они видят лишь то, что волнует лично их.
Ресторатор тяжело вздохнул:
– Не знаю, чего все ждут. Ну вот она, Луара… И что теперь? Куда…
Она не знала, как закончить его вопрос. На что надеялись сотни тысяч беженцев, покидая Париж? Думали, Луара станет новой линией Мажино? Конечно нет. Люди хотели найти близ города «воскресшую» французскую армию, готовую сопротивляться врагу и даже отвоевывать у него родную землю, но встречали лишь струсивших, растерянных солдат и видели брошенные грузовики. Армия испарилась. Во время двух первых налетов ни один французский самолет не показался в небе. Луара будет очередным перевалочным пунктом для охваченного паникой населения.
Найти автобусы и Рауля Ландрада они не сумеют, в Париж вернуться не смогут.
– Если я правильно тебя понял, город до смерти перепугался. Беженцы и боши накатываются с севера, орлеанцы бегут на юг…
Луиза сделала последний стежок, закрепила нитку и спросила:
– Далеко рассчитываете добраться в этой обувке?
– До лагеря у Гравьера.
Она онемела от изумления.
– Ты думала, я таскаюсь по кафе от нечего делать? Ты ошиблась! Мною руководит чувство долга! Я посетил пять заведений и умру от цирроза печени, если мы очень быстро не найдем твоего парня!
– Где это, Гравьер?
– В пятнадцати километрах отсюда. Они там. Прибыли позавчера. Ночью.
– Почему же вы сразу не сказали?
– Ждал, пока починишь мои тапочки. Как бы я вел машину?
На дороге не было указателя на лагерь, и мсье Жюль трижды заходил справляться в кафе, пока они не попали наконец на широкую грунтовую дорогу, где он почти сразу резко затормозил перед цепью, перегораживавшей доступ.
– Прости, я не нарочно… – сказал он Луизе, которая едва не ударилась лбом о стекло. – Знаешь, как утомительно вести розыск?
– Чего мы ждем? – спросила Луиза.
– Сначала нужно все продумать, а не кидаться очертя голову на приступ! Снимем сейчас вот эту цепь, сделаем хоть шаг – незаконно вторгнемся на территорию военного объекта! Знаешь, что за такое бывает?
Ресторатор был прав: лагерь наверняка охраняют военные, повсюду стоят вышки, территория обнесена колючей проволокой. Они и рта раскрыть не успеют.
– Я думала, может, удастся поговорить с кем-нибудь из охраны…
– Хороший способ попасть в кутузку за приставание к мужчинам!
– Или дождаться, когда выйдет солдатик, и поговорить с ним.
– Как я понял, там не меньше тысячи заключенных. Молись, чтобы тебе попался человек, знающий всех в лицо…
Луиза задумалась и приняла решение:
– Ладно, подождем немного. Может, кто-нибудь все-таки появится. Если нет, пойдем, куда деваться…
Мсье Жюль что-то буркнул, видимо соглашаясь, Луиза достала папку, развязала тесемки.
Май 1906-го. Жанне восемнадцать. Ее наняли служанкой в дом доктора.
Как только она начала читать, мсье Жюль вылез из машины, решив отполировать капот замшевой салфеткой. Занятие совершенно бесполезное, все равно что красить старый мусорный бак, но ресторатор скучал по стойке кафе, которую то и дело натирал мокрым полотенцем. Движения были размашистые, почти злые, он словно бы вымещал на машине свою ярость.
Любимый мой!
Простите, простите, простите, я знаю, вы никогда не простите, и так мне и надо. Я совершила низкий, вульгарный поступок, и вы имеете полное право ненавидеть меня. Знали бы вы, как я себя чувствую…
Я все поняла, как только оказалась лицом к лицу с вашей женой. Я часто ее себе представляла (и ненавидела, потому что вы принадлежите ей, а мне не достается ничего) и, несмотря на ненависть, молилась, чтобы она выгнала меня. Господь решил иначе, наказал меня за злые мысли, и я получила работу.
О, как вы посмотрели на меня, когда вошли в гостиную, где я подавала чай… Мне хотелось упасть на колени и умолять вас обоих о прощении, так я была несчастна в тот момент.
Присутствие мсье Жюля у дверцы заставило Луизу прерваться.
Давно он здесь?
Неужели читает из-за плеча?
Толстяк открыл рот, подышал на стекло, энергично протер, поскреб ногтем.
Ладно, хочет читать, пусть.
Вы порвете это письмо и рано или поздно не выдержите – прогоните меня за чудовищный эгоизм: я пробралась в дом, чтобы оскорбить вас, пристыдить, и теперь сама сгораю от стыда.
Я так поступаю, потому что в вас вся моя жизнь. Я сделала глупость, нарушив ваш покой, верила: если вам придется выбирать, вы защитите меня. Я знаю, что поступила плохо, но у меня никого нет, только вы.
Теперь я боюсь встретиться с вами – даже случайно – в вашем собственном доме.
Прогоните меня как можно скорее, я все равно буду любить вас больше, чем себя.
Жанна
Мсье Жюль отошел от машины и теперь стоял к ней спиной, опустив голову. Как будто разглядывал букашку на траве или искал выпавший из кармана ключ. В его позе было что-то неправильное, неестественное…
Заинтригованная Луиза подошла, тронула его за локоть, спросила:
– Что случилось, мсье Жюль?
– Пыль в глаза попала, – ответил он, вытирая глаза рукавом.
– Проклятая пыль…
Он полез в карман за платком и отвернулся – не сморкаться же у нее на глазах.
Луиза ничего не понимала. В этом лесу пыли было не больше, чем в «Маленькой Богеме», так откуда у толстяка аллергия?
– Ах ты, Матерь Божия! – воскликнул он, заметив показавшийся на дороге военный грузовик.
Мсье Жюль не без труда дал задний ход, водитель с силой жал на клаксон, потом соскочил на землю, чтобы снять цепь, гаркнул сердито:
– Это военный лагерь, здесь стоять не положено, уезжайте!
Мсье Жюль подчинился, врезался в дерево, но проезд освободил.
Солдат еще раз крикнул: «Убирайтесь!» – и ударил по газам.
– За ним!
Мсье Жюль отреагировал не сразу, и Луиза, в который уже раз пожалев, что не умеет водить, тихо попросила:
