К вечеру голод и жажда усилились, но никто из арестантов не осмелился подать голос. А вот по нужде их пришлось выводить, несмотря на приказ не останавливаться.
Они выехали из Парижа, дорога стала свободнее, и Фернан шепотом проинструктировал своих людей. Заключенные мочились на асфальт под прицелом своих сторожей.
Хоть какое-то, но развлечение.
Облегчившись, люди разговорились, и Фернан дал знак подчиненным, чтобы не вмешивались. Парень, сидевший рядом с Раулем, наклонился и спросил:
– За что ты сел?
– Ни за что! – Ответ вырвался у Ландрада непроизвольно, и он мысленно усмехнулся: наверное, все так говорят.
– А тебя за что взяли?
– Раздавал листовки, хотел воссоздать организацию.
Это обвинение выдвигали практически против всех членов партии, и парень явно гордился своей «приобщенностью».
– Ну и болван же ты… – оскалился Ландрад.
Автобус ехал с погашенными фарами, на улице быстро темнело. После Этампа они разогнались, машин стало меньше, по дороге тянулись беженцы.
Около семи Фернан всерьез озаботился пропитанием. Отъезд из Шерш-Миди был поспешным, приказы капитан отдал нечеткие, о сухом пайке никто не заикнулся. «Командировка будет непростая, – думал Фернан. – Да и с какой стати в терпящей бедствие стране одна отдельно взятая операция должна быть хорошо подготовлена и точно исполнена?»
В восемь вечера колонна оказалась в Орлеане.
Автобусы въехали на стоянку у Центральной городской тюрьмы. Капитан Хауслер собрал унтер-офицеров.
– Мы прибыли на место, – объявил он, и подчиненные расслышали в голосе командира явное облегчение. – Понадобится некоторое время, чтобы перевести арестантов внутрь. Вопрос безопасности. В ожидании инструкций наблюдайте за машинами. Исполняйте!
Хауслер позвонил в ворота тюрьмы, как случайный посетитель. Открылось окошко, он заговорил с дежурным, и сразу стало понятно: их не ждали. Почувствовав спиной взгляды подчиненных, капитан резко обернулся и рявкнул:
– Я что, отдал неясный приказ? Займитесь делом!
Фернан вернулся в автобус и сразу понял, что в его отсутствие воздух накалился. Остановка всех застала врасплох.
Старший капрал Борнье испепелил его взглядом.
– Готовимся к переводу контингента в здание! – сквозь зубы бросил Фернан. – Не расслабляемся, это займет некоторое время.
Волнение улеглось, он вышел на воздух, и прислонился к багажнику, чтобы выкурить сигарету. К нему присоединились коллеги из других машин, и они впятером дымили в небо и молча смотрели на запечатанные ворота. Подошел Борнье: он не курил, но был явно навеселе. «Неужели придурок взял с собой пару бутылок?» – спрашивал себя Фернан, прихвативший из Парижа около миллиона франков.
– Какого черта они нас тут маринуют? – спросил Борнье.
Фернан не помнил случая, чтобы этот человек говорил спокойным тоном. В каждой его фразе вечно звучали вызов и обида: Борнье считал себя обделенным и требовал у мира «репараций».
– Дело затягивается, – заметил один из унтер-офицеров.
– Готов поспорить – они решили бросить нас тут со всей этой швалью! – подал голос Борнье, и все как по команде повернулись к приземистому «негостеприимному» зданию тюрьмы, окутанному сумерками.
– Как по мне, я бы расстрелял этих сволочей, и дело с концом…
Никто не возразил. Ни один человек не имел желания стрелять, но эта странная ночь, бегство из Парижа, «безглазые» автобусы, наглухо закрытые ворота, неуверенность в будущем погружали каждого в одинокую усталость и отрешенность от мира.
– Что это у тебя?
Один из коллег кивком указал на торчавшую из кармана Фернана книгу.
– Да так, ерунда… Это…
– У тебя остается время на чтение? – удивился Борнье, и Фернан различил в его голосе желание поддеть.
– Ну говори, чего скрытничаешь? – не отставал зануда.
Он нехотя показал Борнье маленький томик «Сказок тысячи и одной ночи». Судя по лицам окружающих, название никому ничего не сказало.
– Том три… выходит, первые два ты уже прочел? – тоном следователя спросил Борнье.
Фернан затушил сигарету и пробормотал, глядя в сторону:
– Взял первое, что под руку попалось, помогает от бессонницы…
Шум из автобуса помешал Борнье задать следующий вопрос.
– Останься, Борнье! – крикнул Фернан, схватив того за плечо, и повторил:
– Жди дальнейших распоряжений!
Заключенные очень устали, слишком долго сдерживали животный страх перед неизвестностью, их мучил голод, так что когда один недоумок-жандарм – он тоже выбился из сил – достал из вещмешка кусок колбасы и ломоть хлеба, немедленно последовал взрыв негодования.
Фернан в два шага оказался рядом с недотепой.
– Немедленно убери жратву! – сквозь зубы прошипел он.
– А нас когда покормят?
Фернан обернулся, но не успел заметить, откуда раздался голос, да это и не имело значения. Люди содрогнулись, объятые одним общим чувством – готовностью к бунту. Охранники взвели курки. Виновник происшествия, пунцовый от стыда, дрожащими руками совал в мешок злосчастный бутерброд.
Последний раз они ели и пили шесть часов назад, тела затекли от сидения, многих клонило в сон. Ситуация могла в любой момент выйти из-под контроля, что не сулило Фернану ничего хорошего.
– Скоро мы всех накормим! – крикнул он. – А пока ждем, дадим вам напиться.
Он вышел из автобуса, спросил, обращаясь ко всем сразу:
– Есть здесь где-нибудь вода?
Никто не знал.
– В той стороне Луара, – сказал Борнье. – Хочешь их утопить, проще всего будет сбросить автобус с моста.
– Ты прав, нужно их напоить, – подал голос коллега Фернана, проигнорировав идиотское предложение Борнье. – Мои тоже порыкивают, не стоит дразнить гусей…
Фернан подошел к воротам и позвонил. Окошко открылось.
– Вы не знаете, долго нам еще ждать? – спросил он у дежурного.
– Думаю, нет.
– Тем лучше, потому что…
Он хохотнул, чтобы снять напряжение.
– …там хотят пить!
– Придется еще потерпеть…
Ворота открылись, выпуская капитана Хауслера. Шестеро унтер-офицеров с тревогой посмотрели на него.
– Итак… все пошло не по плану…
Капитан замолчал, как будто не мог решить, стоить ли продолжать.
– А что предусматривал план? – рискнул подать голос Фернан.
Хауслер производил впечатление уверенного в себе человека, он закончил Высшую военную школу и не привык сомневаться, но в сложившихся обстоятельствах… Уже несколько недель ситуация на фронте лишь частично подчинялась взглядам Генерального штаба на войну, а этим вечером начальство провинциальной тюрьмы отказалось выполнить приказ вышестоящего командования и принять «на сохранение» партию заключенных, окончательно расшатав сложившуюся систему ценностей Хауслера.
