– Она мне солгала.
Луиза спохватилась – она не хотела нападать на дочь доктора.
Анриетта притворилась изумленной, потом улыбнулась и сказала:
– Моя мать лжет как дышит.
Она красиво разлила чай, передала Луизе чашку. Эта женщина все делала методично, не переставая улыбаться, словно хотела убедить собеседницу, что бояться нечего, потому что внешность обманчива.
– Ну же, мадемуазель Бельмонт, расскажите, что вам известно обо всей этой истории.
И Луиза рассказала. Анриетта с интересом слушала, перебила всего один раз, когда услышала эпизод с архивариусом:
– Все ясно, вы его соблазнили.
Луиза покраснела.
Мадемуазель Тирьон налила себе еще чаю, не подумав предложить Луизе, а когда настал ее черед говорить, поставила чашку на блюдце и сцепила ладони в замок, словно ждала, что вот-вот зазвучит музыка и можно будет вздремнуть.
– Я хорошо помню вашу маму. Вам наверняка часто говорили, как сильно вы на нее похожи. Не уверена, что это так уж приятно слышать, если бы мне сказали нечто подобное… В появлении новой служанки в нашем доме не было ничего необычного. Удивляли ее молодость и неопытность, а еще то, что она задержалась на своей «должности». – Анриетта хмыкнула. – Моя мать увольняла горничных так же быстро, как нанимала, что было неприятно и неудобно. Вскоре после появления Жанны моя мать перестала с ней разговаривать. Совсем. Мне было тринадцать или четырнадцать лет, точно не помню, Жанне – восемнадцать, разница в возрасте небольшая, но… я знала, что эта девушка – любовница моего отца, и это отравляло атмосферу в доме. Представляю, какой униженной чувствовала себя мама! Знаете, на что это было похоже? На мину в коридоре. Честно говоря, мама не имела особых причин оскорбляться, у нее с самого начала была отдельная спальня. Она выполнила свой долг, родила меня и решила, что на этом с супружескими обязанностями покончено. Все связанное с сексом относилось ею на счет варварской натуры мужчин. Она не понимает, как этим могут интересоваться женщины (она многого не понимает), ее всегда больше заботило, верен ей муж или нет. Моя мать не имела права сетовать на связь отца с Жанной, а вот то, что отношения имели место под крышей нашего дома, было весьма удивительно. Мне неизвестна истинная причина, по которой отец спровоцировал подобную ситуацию. Наверное, родители ненавидели друг друга еще сильнее, чем я думала… В глубине души я восхищалась вашей матерью. Нужна незаурядная сила характера, чтобы месяц за месяцем выносить фальшь положения, оскорблявшего каждого участника этой истории. Вне семейного круга никто ничего не знал. Ни мой отец (опасавшийся за репутацию своей практики), ни моя мать (всегда относившаяся к своей чести как к драгоценностям Короны) не хотели, чтобы внебрачная связь стала известна всему Парижу. А через два года Жанна внезапно исчезла – незадолго до новогодних праздников, в тысяча девятьсот шестом. Я все прекрасно помню, к нам пришли гости, и прислуживала другая девушка. Под строгим надзором матери возобновился ежемесячный «балет» прислуги. Родители, чего давно не случалось, много разговаривали друг с другом. Часто вполголоса спорили, переругивались. Они как будто что-то замышляли. Мне было пятнадцать, я подслушивала под дверью, но мало что понимала. Еще через несколько месяцев отец объявил, что продал кабинет и мы переезжаем в Нёйи. На новом месте наша семья увеличилась на одного человека, появился ребенок, мальчик. Рауль. В квартале все восхищались благородством семьи, усыновившей сироту. Мать умело распространяла легенду, имевшую бешеный успех. «Мы относимся к привилегированному классу, значит должны помогать тем, кто слабее». Она произносила эти слова с застенчивой улыбкой мадонны, и мне всегда хотелось отхлестать ее по щекам. Как же она гордилась собой! Кабинет отца пользовался популярностью, буржуа, как известно, обожают «высокоморальных» сограждан. Мне никто ничего не объяснял. «Ты слишком молода и не поймешь…» – отвечала мать, если я задавала вопросы. Однажды, сама не понимаю почему, я сопоставила два факта: исчезновение Жанны и рождение этого ребенка. «Так-так-так, милая, что еще за глупости? – сказал мне отец, густо покраснев. – Рауль – твой сводный брат…»
Несколько минут Анриетта молча смотрела в пустоту.
– Мой отец был человек занятой, сначала он занимался мальчиком, но через несколько месяцев оказалось, что его воля слабее воли жены, моей матери. Доктор Тирьон оставил сына на ее попечение. Я быстро сообразила, что мать не согласилась взять ребенка в семью, она навязала отцу это решение. Моральный долг был ни при чем – она ненавидела Рауля. И могла превратить его жизнь в ад. Только представьте всю меру жестокости мадам Тирьон: усыновив сына своего мужа и горничной, она получила возможность наказать всех. Мой отец круглосуточно смотрел на плод утраченной любви. Вашу мать принудили отказаться от ребенка, и она не узнала, что он попал к унижавшей ее женщине. Рауль тоже был жертвой – с ним творили все, что только можно вообразить в страшном сне, желая наказать за появление на свет.
День клонился к концу, и комната погрузилась в полумрак. Рояль стал похож на эшафот, стопки нот – на ступени, печная труба словно бы маскировала нож гильотины.
– Давайте зажжем свет, – сказала Анриетта, встала, взяла поднос и ушла на кухню.
В гостиной зажглись лампы, и пугавшие Луизу тени рассеялись.
Хозяйка вернулась с бутылкой и двумя рюмками, разлила наливку:
– Сейчас мы выпьем, и вы все мне расскажете.
Луиза сделала глоток, закашлялась, положила ладонь на ямку на шее.
Анриетта, успевшая налить себе еще, пила, думая о чем-то своем.
– Мне было шестнадцать, рядом со мной жил маленький ребенок. Представляете, что это такое?
Луиза представляла.
У нее вдруг похолодели руки, она схватила рюмку, но удержалась – не выпила залпом.
Анриетта долила ей ликера, не забыв себя, и сразу продолжила печальное повествование:
– Он был очень красивый мальчик. Улыбчивый. Его кормилица, ужасная лентяйка, радовалась, что мне нравится с ним возиться: бо́льшую часть времени она проводила в саду, читала газеты и курила, а пеленки меняла редко, и он научился ходить с этим весившим чуть ли не тонну подгузником. По вечерам я посыпала ему кожу тальком и долго укачивала. Играла с ним, как с куклой, но любила по-настоящему, единственная в семье, и Рауль это чувствовал. Когда он подрос, расклад изменился. Королева-мать спустилась с Олимпа, чтобы «заняться» им, уволила кормилицу и начала нанимать нянек так же часто, как другую прислугу, каждый месяц. Для ребенка нет ничего хуже подобной чехарды, он теряет ориентиры, у него не формируются правильные привычки. Заботились о Рауле няньки, моя мать воспитывала и обучала – и делала это с упоением. Как же ей нравилась роль благородной наставницы! Она играла ее, мечтая, чтобы Рауль не преуспел. Она не давала ему ни передышки, ни пощады. Ни в чем. Кормила невкусной едой – из соображений «пищевой гигиены»! – и запрещала любимые игры во имя гигиены воспитательной. Для моей матери все – вопрос гигиены, ее собственной. Она навязывала ребенку то, что нравилось ей, приносило душевное облегчение. Я очень страдала, видя, как эта гарпия терзает моего сводного брата. Рауль был милым мальчиком, но всевозможные лишения, запреты, отсутствие тепла, властные манеры матери, отказ даже в маленьких удовольствиях, наказания, часы, проведенные в темном чулане, где он орал от страха, бесконечные занятия, унижения, пансионы с самым строгим режимом, презрение… все это, вместе взятое, сломало его. Рауль не был плохим по натуре, постаралась моя мать! Я вмешивалась тайком, утешала, ласкала, пытаясь врачевать раны. А что же доктор? – спросите вы. Мой отец был слабым человеком. Как все трусы, он мог внезапно расхрабриться, восстать, но всегда отступался, чтобы не подмочить репутацию, не навредить карьере. Кроме того, моя мать шантажировала его… Он окончательно порвал с Жанной, не имея мужества признаться, что пустил в ход свои связи, чтобы усыновить их ребенка и воспитывать его. Доктор Тирьон боялся, что ваша мать подаст в суд и все выплывет наружу. Моя мать победила. Сначала Рауль был трудным подростком, потом стал совершенно невозможным. Лжец, шулер, вор, он сбегал из всех пансионов, дерзил, задирал преподавателей. Моя мать говорила отцу: «Видишь, какой он, твой сын! Дурное семя!» Ее жалел весь квартал.
