Налан нахмурилась:
– Я что-нибудь придумаю, ладно?
– Думаю, нам нужно положить ее рядом с Д/Али, – высказался Саботаж.
Все глаза обратились к нему.
– Да! Как же я сама об этом не подумала! – фыркнула Налан. – Он же на том солнечном кладбище в Бебеке – прекрасное место и великолепный вид. Там похоронено много поэтов и музыкантов. Лейла окажется в хорошей компании.
– Она окажется с любовью всей своей жизни, – ни на кого не глядя, произнес Саботаж.
– Может, все-таки придете в себя? – вздохнула Зейнаб-122. – Д/Али лежит на хорошо охраняемом кладбище. Туда нельзя просто так прийти и начать копать. Нам придется получить официальное разрешение.
– Официальное разрешение! – усмехнулась Налан. – Кто станет проверять его среди ночи?
По пути на кухню Хюмейра успокаивающе кивнула Зейнаб-122:
– Тебе ехать не обязательно, все нормально.
– У меня нет выбора, – ответила Зейнаб-122, и ее голос дрогнул от накативших эмоций. – Кто-то должен заступиться за вас, прочитать нужные молитвы. Иначе все вы будете прокляты до конца своих дней. – Она подняла голову, посмотрела на Налан и расправила плечи. – Обещай, что не будешь сквернословить на кладбище. Никакого богохульства.
– Обещаю, – беспечно ответила Налан. – Я не обижу твоего джинна.
Пока остальные спорили, Джамиля тихонько вышла из-за стола. Теперь она стояла у двери и, надев куртку, уже завязывала шнурки на ботинках.
– Куда ты идешь? – поинтересовалась Налан.
– Я собираюсь, – спокойно ответила Джамиля.
– Только не ты, дорогая моя. Тебе нужно остаться дома, налить себе чайку и присмотреть за Мистером Чаплином, пока нас не будет.
– Почему это? Если вы едете, еду и я. – Глаза Джамили сузились, а ноздри начали раздуваться. – Если это твой дружеский долг, значит и мой тоже.
– Прости, нам нужно думать о твоем здоровье, – покачала головой Налан. – Я не могу повезти тебя на кладбище посреди ночи. Лейла бы меня четвертовала.
– Пожалуйста, прекратите обходиться со мной так, словно я умираю. – Джамиля гордо подняла голову. – Мне еще рано умирать.
Она так редко впадала в ярость, что все умолкли.
Ветерок ворвался с балкона, качнув занавески. На мгновение всем показалось, что в комнате появился кто-то еще. Едва заметная щекотка, словно выбившийся волосок на затылке. Но ощущение усиливалось, и теперь все почувствовали его силу, его тягу. Либо это они переступили границу и зашли в некий невидимый мир, либо этот самый мир проник в их, реальный. Настенные часы отсчитывали секунду за секундой, а все ждали полночи – картины на стенах, гулкая квартира, глухой кот, плодовая мушка и пять старинных друзей Текилы Лейлы.
Дорога
На углу проспекта Бююкдере, напротив кебаб-ресторана, располагался пост контроля скорости, который уже отловил и продолжал отлавливать множество беспечных водителей. Патрульная машина то и дело укрывалась за густыми зарослями кустарника и останавливала ни о чем не подозревавшие транспортные средства, мчавшиеся через перекресток.
Если принять точку зрения водителей, самое непредсказуемое в этой ловушке было время, когда в ней оказывались патрульные. Иногда полицейские сидели там на рассвете, а порой и ближе к закату. Случались дни, когда их вовсе не было видно, так что можно было подумать, что они собрались и уехали. А бывало и такое, что сине-белая машина стояла там сутки напролет, словно пантера, которая выжидает, прежде чем напасть и убить.
С точки зрения полицейских, это место было самым неприятным в Стамбуле. Не из-за недостатка тех, кого можно было остановить и оштрафовать, а просто потому, что таких было слишком много. И сколько бы они ни раздавали квитанций, приносящих доход государству, последнее не торопилось демонстрировать свою благодарность. Так что полицейским приходилось задаваться вопросом: а следует ли проявлять рвение? К тому же в этой работе было полно подводных камней. То и дело оказывалось, что машина, которую они остановили, – собственность сына, племянника, жены или любовницы кого-то из высших чинов правительства, богатого бизнесмена, высокопоставленного судьи или какого-нибудь генерала. И тогда у полицейских возникали проблемы.
Такое случилось с одним из них – честным, порядочным парнем. Он остановил молодого человека в «порше» цвета синий металлик за небрежное вождение – тот ел пиццу, убрав руки с руля, – и движение на красный свет. Но подобные нарушения ежедневно совершали десятки стамбульских водителей. Если Париж называют городом любви, Иерусалим – городом Бога, а Лас-Вегас – городом греха, то Стамбул можно назвать городом многозадачности. Тем не менее полицейский все-таки остановил «порше».
– Вы ехали на красный свет…
– Неужели? – оборвал его водитель. – А вы знаете, кто мой дядя?
Такой намек насторожил бы любого сообразительного полицейского. Тысячи граждан во всех слоях общества слышали подобные выпады ежедневно и тут же улавливали смысл. Они понимали, что штрафы можно изменить, правила исправить и что всегда случаются исключения. Они понимали, что глаза госслужащего могут на время ослепнуть, а уши оглохнуть – на столько, на сколько потребуется. Однако именно этот полицейский, хотя новичком и не был, страдал от неизлечимой болезни под названием «идеализм». Услышав слова водителя, вместо того чтобы отступить назад, он ответил:
– Мне все равно, кто у вас дядя. Правила есть правила.
Даже ребенку понятно, что это не так. Правила лишь иногда остаются правилами. В иное же время, в зависимости от обстоятельств, они бывают пустыми словами, абсурдными фразами или шутками без юмора. Правило – решето с такими крупными отверстиями, что сквозь них можно просунуть что угодно, они как жвачка, которая давно потеряла вкус, но выплюнуть которую нельзя. Правила в этой стране, как и на всем Ближнем Востоке, были чем угодно, только не правилами. Тот полицейский позабыл об этом – и потерял работу. Дядя водителя – очень важный министр – сделал так, что его сослали в какой-то безотрадный городишко у восточной границы, где в радиусе нескольких километров не было ни одной машины.
Так что нынче ночью, когда двое патрульных расположились на этом печально известном месте, они вовсе не стремились выписывать штрафы. Откинувшись на спинки своих сидений, они слушали по радио футбольный матч – вторая лига, ничего особенного. Патрульный помоложе начал рассказывать о своей невесте. Он делал это постоянно. Другой полицейский не мог понять, почему это ему так нравится, сам он старался как можно реже думать о жене, и уж тем более во время нескольких блаженных рабочих часов. Он сослался на то, что хочет покурить, вышел из машины и, закурив, посмотрел на пустую дорогу. Он вдруг стал ненавидеть свою работу. Это было ему в новинку. Скуку он уже ощущал, усталость тоже, но ненависть была ему непривычна, и он пытался побороть это сильное чувство.
Тут полицейский поднял глаза, и от удивления его брови поползли вверх – небо вдалеке заволокло густыми облаками. Собиралась гроза. Его охватили дурные предчувствия. Он принялся размышлять, затопит ли дождевая вода подвалы в другом конце города, как это было в прошлый раз, и тут его вспугнул громкий скрип. Волоски у него на затылке встали дыбом. От визга шин по асфальту по его спине пробежал холодок. Краешком глаза он уловил движение еще до того, как успел повернуться. Потом он увидел машину – по дороге со свистом неслось какое-то чудище: металлическая скаковая лошадь галопировала к невидимой финишной черте.
