Обернувшись, Налан бросила последний взгляд на больницу. Морга отсюда не было видно, однако она поежилась, ощутив холод, который пробрал ее до костей. Смерть не особенно пугала ее. Да и в жизнь после жизни она не верила – не могут все бесчинства этого мира обернуться благодатью в том. Будучи единственной открытой атеисткой среди друзей Лейлы, Налан считала плоть, а вовсе не абстрактность вроде души вечной. Ее молекулы проникают в почву и дают удобрение растениям, эти растения поедают животные, а животных – люди, так что, несмотря на предположения большинства, человеческое тело бессмертно и находится в бесконечном путешествии по природным циклам. Чего еще требовать от загробного мира?
Однако Налан всегда считала, что именно она умрет первой. В каждой компании старых испытанных друзей есть человек, инстинктивно ощущающий, что уйдет раньше других. И Налан была уверена, что это именно она. Все эти эстрогенные препараты, лечение, блокирующее тестостерон, послеоперационные обезболивающие, не говоря уже о многолетнем обильном курении, неправильном питании и бесконечном пьянстве… Умереть должна была она. А никак не Лейла, полная жизни и сострадания. Это не переставало удивлять Налан и даже слегка раздражать: в отличие от нее самой, Стамбул не ожесточил Лейлу, не сделал ее циничной и озлобленной.
С северо-востока подул, пробираясь на материк и поднимая запахи стоков, ледяной ветер. Холод заставил Налан напрячься. Боль, пульсировавшая в висках, сместилась – теперь она расползлась по груди, вонзилась в грудную клетку, словно чья-то рука сдавила ее сердце. Далеко впереди час пик был в самом разгаре: движение запрудило артерии города – города, который в этот момент напоминал огромное хворое животное, дышащее тяжело и прерывисто. Дыхание Налан было, напротив, учащенным и даже яростным, ее черты исказились жгучим негодованием. Беспомощность Налан усиливала даже не внезапная смерть Лейлы, не ужас и жестокость, которые ей сопутствовали, а совершенное отсутствие справедливости во всем этом. Жизнь полна несправедливости, но, как теперь понимала Налан, смерть превосходит ее в этом смысле.
Даже в детстве кровь у Налан вскипала, когда она видела, что с кем-нибудь – не важно, с кем, – обращаются жестоко и несправедливо. Она не была настолько наивна, не ждала честности от извращенного мира, как выражался Д/Али, но верила, что каждый имеет право на некую долю достоинства. И если сравнить эту долю достоинства с малюсеньким наделом земли, который принадлежит тебе, и только тебе, именно там ты посеешь семя своей надежды. Этот крохотный зародыш в один прекрасный день даст ростки и расцветет. По мнению Налан, именно за это малюсенькое семя и следует бороться.
Она вынула листок бумаги, который они получили от старика, и прочитала неразборчивую запись: «Килиос, Кимсэсизлер-Мезарлыи, 705…» Последняя цифра, при ближайшем рассмотрении напоминающая корявую «2», едва уместилась в самом низу листка и была почти нечитаемой. Почерк, конечно, не самый аккуратный. Авторучкой, которую она носила в своей сумочке-клатче, Налан обвела каждое слово. Затем бережно сложила листок и вернула в свой карман.
Несправедливо выкидывать тело Лейлы на Кимсэсизлер-Мезарлыи, ведь она вовсе не была разобщена. У Лейлы были друзья. Верные, любящие друзья на всю жизнь. Может быть, ничего другого у нее и не было, но это есть наверняка.
Старик был прав, подумала Налан. Лейла заслуживает приличных похорон.
Резким движением она швырнула окурок на тротуар и сапогом раздавила тлеющий край. Со стороны порта медленно подползал туман, застилая кальянные и бары, располагавшиеся у самого берега. Где-то в этом городе-миллионнике убийца Лейлы ужинал или смотрел телевизор без каких-либо угрызений совести, а ведь он не имеет права называться человеком.
Налан вытерла глаза, но слезы не унимались. По ее щекам текла тушь. Мимо прошли две женщины – обе с прогулочными колясками. Смерив ее удивленными, полными жалости взглядами, они отвернулись в сторону. И тут же на лице Налан отразилось страдание. Она привыкла, что ее внешность или ее сущность вызывают презрение или брезгливость. Это все ерунда, однако она не выносила жалости по отношению к себе и своим друзьям.
Поспешно уходя прочь, Налан уже приняла решение. Она даст сдачи, как привыкла поступать всегда. В ответ на правила общества, его осуждение и предрассудки… в ответ на немую ненависть, которая наполняет жизнь таких людей, словно газ без вкуса и запаха, она станет бороться. Никто не имеет права отбросить в сторону тело Лейлы, словно оно не имеет значения и не имело раньше. Она, Ностальгия Налан, сделает так, чтобы к ее старой подруге относились, как полагается, с уважением.
Еще не конец. Еще рано. Сейчас она поговорит с остальными, и вместе они отыщут способ устроить похороны Лейлы – и не какие-то там захудалые, а самые лучшие, каких еще не видывал этот старый неуемный город.
Этот старый неуемный город
Стамбул – иллюзия. Неудавшийся трюк фокусника.
Стамбул – мечта, существующая лишь в умах поглотителей гашиша. На самом же деле одного Стамбула не существует. Стамбулов много – борющийся, соперничающий, конфликтующий, – и каждый из них понимает, что в итоге выживет лишь один.
Есть, например, древний Стамбул, созданный для передвижения пешком или на лодке, – город странствующих дервишей, предсказателей судеб, свах, мореплавателей, трепальщиков хлопка, выбивальщиков ковров и носильщиков с плетеными корзинами на спине… Есть современный Стамбул – огромный город, перенасыщенный машинами и мотоциклами, которые со свистом носятся туда-сюда, строительными грузовиками, которые везут материалы для возведения новых торговых центров, небоскребов, индустриальных районов… Величественный Стамбул против плебейского, международный Стамбул против провинциального, многонациональный Стамбул против обывательского, еретический Стамбул против набожного, мужской Стамбул против женского, сделавшего Афродиту, богиню вожделения и междоусобиц, своим символом и защитницей… А еще есть Стамбул тех, кто давным-давно уехал, отправился в плавание к далеким портам. Для них этот город всегда будет полон воспоминаний, мифов и миссионерской тоски, всегда трудноуловим, как лицо любимой, тающее в тумане.
Все эти Стамбулы живут и дышат один в другом, словно ожившая матрешка. Но если бы даже какому-нибудь безумному волшебнику пришло в голову разделить их и расставить в ряд, в этом огромном строю вряд ли отыскался бы более желанный, более отвергаемый город, чем тот, что сосредоточился в пристанище демонов – в Пере. Эпицентр беспокойства и хаоса, этот район веками ассоциировался с либерализмом, распущенностью и вестернизацией – тремя силами, сбивавшими с пути истинного молодых турок. Его название произошло от греческого «на дальней стороне» или просто «над» или «за». За Золотым Рогом. Над привычными нормами. Это и был Перан-эн-Сикаис, как он раньше именовался, – «на противоположном берегу». И именно здесь до последнего дня обитала Текила Лейла.
После смерти Д/Али Лейла отказалась съезжать с их квартиры. Каждый угол этого жилища был наполнен смехом, его голосом. Плата была высокой, и Лейла едва наскребала на нее. Поздно ночью, вернувшись с работы, она тщательно отмывалась и оттиралась под душем с ржавой лейкой, в котором никогда не было столько горячей воды, сколько нужно. Потом, красная и растертая, словно младенец, она садилась в кресло у окна и наблюдала рассвет над городом. Ее окутывали воспоминания о Д/Али, мягкие и успокаивающие, словно теплое одеяло. Часто она просыпалась уже днем, скрюченная и с болью в конечностях, потому что засыпала прямо там, а Мистер Чаплин сворачивался у ее ног.
