Фэйт прижалась к Киперу, чтобы сохранить тепло. Несколько матросов оглядели ее с ног до головы, сочтя путешествовавшую одну тринадцатилетнюю девочку законной добычей. Кипер предупредительно глухо зарычал, но это было не единственной причиной, заставившей матросов держаться подальше. Их отпугнули и серебристые глаза Фэйт, холодные, как монеты, и то, что она, казавшаяся рыжеволосой девочкой, вдруг внезапно превращалась в черноволосую женщину, с которой лучше не связываться.
* * *
Корабль прибыл утром, когда Салем лежал перед ними, освещенный холодным весенним солнцем. Гавань почти замерзла, хотя свежие листья, появившиеся на деревьях, мерцали зеленым цветом. Чтобы корабль мог пришвартоваться, матросам в гребных шлюпках пришлось рубить пленку синего льда. Погода была отвратительная, и пассажиры шептались, что это предвестие всяческих несчастий. Вот и Фэйт уколола палец, наткнувшись на щепку, капля крови, упав на палубу, закипела, а в холодном воздухе повис красный туман.
Она плохо помнила прибытие в Салем в детстве, только езду в повозке по тряской дороге и густой лес, деревья с черными листьями, которыми была усеяна тропинка, ведшая к внушительному дому с узорами в виде ромбов. Работа в доках остановилась из-за шторма, и в наступившей тишине красные башмаки Фэйт звонко цокали по льду. Она зашла в таверну, где сидели матросы с хриплыми голосами, попавшие в западню на суше, ожидавшие, когда растает лед и корабли смогут выйти в море. Когда Фэйт заняла столик, никто ее не беспокоил, словно девочка, путешествующая без сопровождения взрослых, никого не удивляла. Посетители таверны вели себя вполне разумно, оставив ее в покое, ведь у ног Фэйт лежал защитник, чьи глаза холодно мерцали. Никто из мужчин, сидевших в таверне, раньше не видел собаку, которая бы так выглядела. Девчонка и ее зверь казались единым созданием, которое соединилось каким-то противоестественным образом, – она в черном капюшоне, он покрытый длинным черным мехом. Подать еду приказали юной служанке, поскольку официант средних лет уже понял, что эта рыжеволосая девчонка таит в себе какую-то угрозу.
Фэйт заказала две миски тушеного мяса, одну для себя, другую для Кипера, и кружку кипятка для собственной заварки. Чай был дорог и порой недоступен, поэтому Фэйт взяла с собой Бодрящий чай. Она положила на стол потускневшую серебряную монету. Фэйт видела, что обслуживавшая ее девушка голодна и обучена не болтать лишнего, что она подвергается регулярным унижениям. С другого конца зала за ними лениво наблюдал хозяин заведения. Он спокойно кивнул гостье.
– Это он? – спросила Фэйт девушку.
Служанка быстро оглянулась и еще быстрее повернулась назад.
– Я не понимаю, о чем вы спрашиваете. Он ни при чем.
– Если ты скажешь, что это он, я тебе поверю. – Фэйт по собственному опыту знала, что бывают ситуации, когда не остается ничего, кроме лжи. – Я хочу найти человека по имени Джон Хаторн. – Увидев, как изменилось лицо служанки, Фэйт положила на стол еще одну монетку.
Девушка смахнула монетку в ладонь, прежде чем кто-то успел ее заметить.
– Вам лучше держаться подальше от судьи, – пробормотала она.
Девушка сообщила по секрету, что ее кузине предъявлено обвинение и она ожидает суда. Вина кузины состояла лишь в том, что она прогулялась с молодым человеком, помолвленным с другой. Вскоре ее обвинили в колдовстве.
– Многие даже не осмеливаются произнести вслух его имя.
– Разве я похожа на девушку, которая боится мужчин? – Голос Фэйт звучал спокойно, но решительно. – И тебе не нужно их бояться. – Она порылась в сумке и вручила служанке фигурку, сшитую из красной ткани с черной ниткой. – Сожги это, и мужчина, который тебя обижает, исчезнет.
– Он умрет?
Эта мысль потрясла кроткую служанку, хотя и желание избавиться от обидчика тоже никуда не исчезло. Она знала, что за каждой попыткой освободиться следует наказание.
– Он просто исчезнет. – Девушка все еще казалась взволнованной, поэтому Фэйт добавила: – На Род-Айленд или в Коннектикут, во всяком случае, не в ад, а лишь достаточно далеко, чтобы тебе не надоедать.
Фэйт и Киперу подали две доверху наполненные миски с тушеным мясом. Служанке удалось разузнать адрес дома судьи на Вашингтон-стрит, южнее здания суда.
Пройдя через город по скользким улицам, Фэйт утомилась и тяжело дышала. Крыши домов в сумерках выглядели синевато-серыми.
Вскоре она увидела вязы: их листья распускались, а черная кора была скользкой и влажной от тающего льда. Потеплело, и ледяная буря почти забылась. Теперь, вернувшись, Фэйт вспомнила ряды цветущих флоксов, мальчика, которому она помахала рукой, и ужас на лице его матери. Приближаясь к двери, Фэйт почувствовала, как часто бьется ее сердце, так же, как в тот день, когда они с матерью убегали от маленького мальчика в саду и женщины, которая его звала.
Кипер припустил в сторону леса, где он мог оставаться незамеченным, поскольку хорошо понимал, что в этом доме ему не обрадуются. А вот Фэйт оказалась именно той девушкой, которую искала Руфь Гарднер Хаторн. Они нанимали служанку, помогавшую со стиркой, и еще одну, готовившую еду по субботам, но все же работа по дому оставалась несделанной. Поэтому когда Руфь открыла дверь и обнаружила за ней миловидную девушку, она возблагодарила Бога за его мудрость и удачу, которую он принес в этот день. Девушка сообщила, что она сирота и умеет готовить обеды, печь пироги, делать уборку в доме, не питает отвращения к белильной извести и готова стирать простыни в большом котле, поставленном на огонь над вырытой во дворе ямой. Забота о шести детях вконец измотала Руфь. Эту бесприютную девушку, как видно, послало им само небо.
– Должно быть, ты замерзла, – сказала Руфь, впуская гостью в дом. – Снег в апреле означает, что лето будет жарким.
Руфь была женщиной добросердечной, чтобы понять это, магия не требовалась, достаточно было взглянуть в ее спокойные голубые глаза. Когда ее выдали замуж, даже не спросив согласия, она была на год старше, чем сейчас Фэйт. Родителей Руфь потеряла: их сослали на Род-Айленд, поскольку они были квакерами и считались врагами пуританской колонии. Жизненный опыт заставлял ее быть великодушной к девушкам, не имевшим за душой ничего, кроме своих скромных способностей. Она сама когда-то мечтала, что кто-то придет и спасет ее, позволив оставаться девочкой немного подольше, и тогда у нее, возможно, появится выбор, за кого выходить замуж. Теперь она уже не вспоминала, как в молодости стояла, вцепившись в прутья ворот, размышляя, что случится, если она выйдет на Вашингтон-стрит и будет идти через всю колонию и штат Коннектикут, так далеко, как сумеет. Однако теперь у Руфи были дети, а то, что муж уделял ей мало внимания, вполне ее устраивало. Он считал, что она все та же глупая девчонка, которая плакала, когда он ложился с ней в постель, и проливала слезы, когда ей в таком нежном возрасте пришлось вести хозяйство. Он полагал, что она вообще ничего не знает, но она многое поняла за годы их совместной жизни. Руфь видела грязь на башмаках мужа, когда он уходил куда-то на всю ночь, а потом возвращался, помнила черноволосую женщину, которая стучала в их дверь. Она стала еще больше сострадать неимущим, потому что, как бы ни был хорош их дом, как бы много ни стояло фарфора и серебра в ее буфете, ей иногда хотелось поменяться с ними местами.
