Люди привыкли видеть Марию с Кипером; некоторые приветствовали черную собаку и скрытую под вуалью женщину, однако среди фермеров были и те, кто более шестидесяти лет назад застал освоение Нью-Йорка и умел отличить волка от собаки. Индейцы ленапе тоже понимали, кто такой Кипер, и относились к нему как к брату, помня, что, когда голландцы и англичане отвоевывали эту землю, они обращались с волками так же, как с туземцами, беспощадно их уничтожая.
Ничто не помогало Марии Оуэнс, даже последние страницы ее гримуара, содержавшие заклинания от Агриппы и из «Большого ключа Соломона», которые следует использовать лишь в самые тяжелые времена. В конце концов Мария прибегла к жесту отчаяния: она легла, обнаженная, на пол на спину внутри нарисованной углем пентаграммы, окруженная горящими свечами и медной чашей с кровью, а также подожженными обрезками ногтей и прядями волос. Мария изготовила маленькую восковую фигуру Марты, которая извивалась в пламени. Это была зловещая магия, опасная для всех, кто с ней сталкивается.
«Используй, только когда это необходимо, – написала Ханна Оуэнс своим замечательным почерком. – И знай, что ты заплатишь немалую цену, делая это».
Всегда приходится платить, когда пользуешься магией эгоистично, в собственных целях, но Марию это уже не волновало. Она проткнула восковую куклу острой булавкой, и воск содрогнулся, начав разрушаться. Это было колдовство, основанное на внушении, – сделай с объектом то, что хочешь сделать с человеком, и тогда первое станет вторым.
Ut omnia quae tibi. Возьми то, что хочешь.
Quid enim mihi est meum. Отдай мне то, что принадлежит мне.
Мария посидела немного в свете раннего утра, прежде чем отправиться на поиски. Она верила: настанет день, когда Фэйт пройдет по ведущей к дому гравийной дорожке. Это будет обычный день, голубое майское утро или снежный полдень в разгар зимы. Придет такое время, когда Марта исчезнет благодаря заклятию, наложенному на нее Марией, и тогда ее дочь найдет дорогу на Мейден-лейн, где Мария высадила у задней двери сирень, – ведь там, где растет сирень, всегда живет удача.
* * *
Весной на третий год после того, как они покинули Салем, Самуэль Диас вернулся на Манхэттен. У него случился приступ старой болезни. Каждые несколько месяцев он приезжал домой, но спал в сарае, всячески избегая Марию. Они почти не общались, и она уже стала скучать по человеку, который говорил без умолку. А теперь Самуэль словно язык проглотил. Костоломная лихорадка внутри его была дьяволом; болезнь и учила, в чем люди бессильны перед судьбой, и напоминала о смерти.
Самуэль приехал в наемном экипаже. Кучер помог ему выйти: Диас был слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно. Хотя Мария настаивала на том, что ей ничего от него не нужно, все же носила сапфир, зашитый под воротником. Она часто думала о другом подарке – привезенной в округ Эссекс магнолии, которая предсказала ее свободу. То было дерево судьбы, расцветавшее не в определенный сезон, а когда само пожелает. Даже здесь, в суровой, аскетической Колонии Массачусетского залива, где женщин отправляли в тюрьму всякий раз, когда сосед подозревал, что они наводят порчу на овец и коров или с помощью дьявола заражают оспой детей, часто на большом расстоянии, когда обвиняемые мирно спали в своей постели, магнолия цвела всю зиму напролет. Некоторые говорили, что это тоже работа дьявола, но другие сидели под цветущими ветвями, даже когда на земле лежал снег.
Ни одно дерево не могло с ней сравниться, и все-таки, возвращаясь, Самуэль привозил Марии другие деревья. И, делая это, он всякий раз дарил ей свое сердце. Деревья говорили вместо него, но она не слышала того, что он хотел ей сказать. Самуэль дарил ей финиковые пальмы и свадебный цветок, китайские финики, называемые также зуфзуф, тамариски, тую, чилийские араукарии, шелковые деревья; некоторые из них были слишком нежными для нью-йоркского климата, и их приходилось держать в горшках в гостиной всю зиму. Мария никогда не говорила, что рада подаркам, но это можно было видеть по ее лицу. На этот раз Диас обнаружил настоящее чудо – Небесное дерево, китайский ясень с острова Сент-Томас
[34]. Разыскивая его, Самуэль предпринял пешее путешествие с несколькими туземцами, которые смеялись над готовностью Диаса прорубаться сквозь заросли, чтобы заполучить удивительное молодое деревце, настолько он был охвачен любовью. Весной склоны холмов Сент-Томаса становились красными, как кровь, и птицы прилетали из северных земель за много тысяч миль, чтобы свить в его ветвях гнезда. И даже если на Сент-Томасе оно не было чудесным деревом, на острове Манхэттен его вполне можно было так назвать.
Диас в последние годы заметно огрубел. Теперь, командуя «Королевой Эстер», он часто оказывался в ситуации, когда жестокость становилась единственным выбором даже для хорошего человека. В жестких черных волосах Самуэля появились седые пряди, но, когда он улыбался, по-прежнему казался молодым, двадцатилетним, каким был, когда впервые повстречал Марию. Со временем он понял, что он не просто любитель поговорить, ему нужен был кто-то, кому он мог рассказывать свои истории, – не чужаки, которых он встречал в заморских землях и никогда больше не увидит, не моряки, которые напивались так сильно, что тут же забывали рассказанное. Самуэль нуждался в ком-то, кто хорошо его знал. Ему нужна была только Мария.
Увидев Самуэля в день возвращения через открытое окно, Мария сразу поняла: что-то неладно, и вышла навстречу, даже не обувшись. Как бы ей ни хотелось, чтобы Самуэль оставался далеко, именно он спас ей жизнь во втором Эссексе, проделав трюк с веревкой, и был рядом, когда ее сердце разбилось на части. Она быстро расплатилась с возницей и помогла Диасу войти в дом. Как всегда, он появился, не известив ее заранее, и не имел представления, как долго пробудет дома.
– Мы тебя не ждали, – упрекнула его Мария. Ее обеспокоил внешний вид Самуэля. Обычно он следил за собой, но теперь его одежда обветшала и болталась на нем. Он сильно исхудал и ослабел, но по-прежнему оставался красивым человеком, чьи истории Мария была готова слушать без конца. Его темные волосы перехватывал сзади кожаный ремешок, обувь была давно не чищена. Мария тоже оказалась не в лучшем виде: после работы в саду под ногтями у нее чернела грязь, а волосы были спутаны. – Совсем не готова встречать тебя.
Самуэля терзала лихорадка. Он, как и прежде, или говорил слишком много, или молчал. Когда они вошли, он сразу же почувствовал, что вернулся домой, в уют, который ощущал только в Нью-Йорке. Но в тот раз ему досталось не на шутку. Самуэль испытал острое желание присесть и перевести дыхание и только затем толком поздороваться с близкими.
– Кто это здесь у нас? – вопросил Абрахам Диас дрожащим голосом. Перед ним сидел темноглазый, красивый, но крайне изможденный человек в знакомом черном плаще. – Ты похож на моего сына.
– Это он и есть, – заверила старика Мария.
Самуэль собрался с силами и подошел обнять отца. Оба они не стеснялись проявления чувств. Они видели и делали ужасные вещи, всю жизнь трудились бок о бок, пока Абрахам не стал настолько плох, что не мог стоять больше нескольких минут, не испытывая страшной боли в спине и ногах. Старость пришла к нему быстро, как вор; сказалась и старая травма, которую он получил, когда они впервые приобрели корабль у испанского королевского торгового флота и переименовали его в «Королеву Эстер». Здоровье с годами ухудшалось: он стал хромать и уже не мог далеко ходить. Абрахам еще как-то справлялся со своим дряхлевшим телом, но, когда увидел сына в столь скверном состоянии, разрыдался.
